крадущийся к станции Павел Штальман.

Верка забеременела не сразу – помешало воспаление придатков, полученное от любви на открытом воздухе. Прошло полтора года, прежде чем она остановилась на тропинке в техникум от внезапно нахлынувшей тошноты.

Верка постояла, переводя дыхание, но тошнота не унималась. Мохнатыми обручами она сдавливала Веркино горло. Просачивалась испариной на лбу.

Бешено колотилось сердце.

– Неужели оно? – успела подумать Верка, тошнота подтвердила: «Оно» – и тут же рванула наружу.

Верка успела сбежать с тропинки под удивленными взглядами бредущих от станции студентов. Ветки хлестали ей лицо, в ушах звенело. В каком-то умопомрачении она добежала до своей полянки и секунду спустя облевала ее мощнейшей волной чего-то зеленого, яркого, пахнущего свежими огурцами.

Потом Верка долго стояла, прижавшись лбом к стволу березы. Лоб был ледяным, руки дрожали.

В тот день Миша был настроен игриво. Пощипывал за талию, подмигивал на лекции.

– Пойдем после занятий на полянку? – прошептал на ушко, и если раньше от этих слов ей ударяло между ног жаром, то теперь в основание языка ударила зеленая мохнатая волна.

Верка еле успела добежать до туалета.

С этого дня она и думать не могла о полянке. Само это слово вызывало у нее неудержимую рвоту зеленого цвета. О любви пришлось забыть.

Тогда Миша ничего не заподозрил. Не смутили его и последующие отказы: он обычно имел еще пару запасных любовниц. Так продолжалось месяца четыре. Наконец, тошнота прошла.

Зато вырос живот. И Миша его после каникул увидел.

Он постоял с минуту, внимательно глядя на раздувшуюся Верку, словно ожидая, не сдуется ли. Она не сдулась, и он твердо сказал:

– Это не мой!

Верка другого и не ожидала.

Мише в тот год исполнилось двадцать пять, он покрепчал, раздался в плечах и бицепсах – это ему шло, он стал очень красивым мужчиной. Крупный такой, широкоплечий блондин. Чистоплотный. А Верку беременность обезобразила так, что ее после каникул не узнавали преподаватели. Она прибавила двадцать килограммов, волосы покрылись несмываемым салом, морда раздулась, как у жабы, и пошла пятнами. Иногда она даже смеялась над такой дурацкой ситуацией: семя красивого мужчины попало в красивую женщину и сделало эту женщину уродливой.

«Говорят, если ребенок пьет красоту матери, то будет мальчик и будет очень красивым» – думала она.

Это ее утешало, когда она видела очередной Мишин роман. Тот не церемонился и, вообще, словно с цепи сорвался. Не было ни одной замужней лимитчицы, которую он пропустил. И всех водил на полянку, так что их с Веркой матрац пришел в полную негодность. Тогда Миша стал валить девушек прямо на землю и всегда при этом был сверху.

Интересно, что следующим летом Миша привел на полянку свою очередную любовницу, и были они оба в большой страсти, и даже рухнули, сцепившись, на землю, но бедная любовница не получила от любви никакого удовольствия, потому что спину ей измучили довольно крупные камни, ломающиеся к тому же со странным хлюпаньем. А когда они встали, оказалось, что полянка заросла маленькими колючими огурцами, их плети оставили в спине любовницы ощутимые занозы, а мякоть заляпала ее белое платье. И любовница долго потом орала на Мишу, что, мол, трудно найти более весомое доказательство, какой Миша идиот и неудачник, если он привел ее на поляну, которая является единственной поляной диких огурцов не только в Подмосковье, но и в мире! И что тот, кто живет с мамашей и позволяет ей стирать свои засранные трусы, тот, конечно, полный мудак, а мамаша его – извращенка и старая сука!

Ох, это было жестоко… И по отношению к мамаше, которая в тот самый момент мучилась от очередного ишемического приступа, продолжая мечтать о свате-кардиохирурге, и по отношению к Мише, который провел на полянке полтора года, но никогда не видел на ней ни одного огурца. Следует сказать, что воспоминание о диких огурцах в перловском лесу навсегда осталось самым удивительным воспоминанием Мишиной жизни…

Итак, ребенок в животе был, а отца не было. Юридическим отцом оставался Иван Переверзин, и, поразмышляв немного, Верка сочла его претензию обоснованной.

– Давай разведемся, – спокойно согласилась она.

Митя еле слышно выдохнул, а Переверзин метнул в сторону друга мимолетный торжествующий взгляд. Накануне у них вышел спор на эту тему. Физик Митя стоял на порочной природе человека, а Иван был за добро, которое нужно растить на добре.

– На добре ничего не растят! – ехидничал Митя. – Растят на навозе! На говне!

И вот пожалуйста – материализм посрамлен. Верка упираться не стала: все справедливо, пошли разводиться.

Ввиду живота это было не очень просто, но Верка сообщила судье, что ребенок от другого. В глазах пожилой судьи блеснул злорадный огонек, она почти весело осмотрела старого дурака Переверзина, и никаких проблем с оформлением у них не возникло.

Потом они шли втроем: Митя, Верка и Иван – шли, взявшись за руки, как родные. Митя думал, что даже будет скучать по Верке.

Он сказал: «Ты, Верка, приходи ко мне в гости иногда», она кивнула.

«Тебе помочь перевезти вещи?» – спросил он, и теперь она покачала головой отрицательно.

Потом они долго поднимались по лестнице, Иван поддерживал задыхающуюся Верку под локоток, а потом она вошла в его квартиру, подошла к шкафу, стоящему у стены, и вдруг налегла на него плечом.

Вначале они ничего не поняли. Они добродушно улыбались и смотрели, как Верка прижимается к шкафу, как отступает ногами назад, чтобы усилить давление, как закусывает губу и убирает за ухо прядь замусоленных волос…

– Что же ты, Вера! – воскликнул Митя. – Давай я помогу, ты же беременная, тебе нельзя тяжести двигать…

Рванулся вперед и тут же остановился как вкопанный. Куда двигать? Зачем?

Иван все понял сразу. И сразу же смирился с тем, что произойдет. Он все-таки был творческий человек, художник, суть людей и вещей он постигал на интуитивном уровне. Не всех, не всегда, но Верка была очень живописной. Ее суть нельзя было не вычислить.

– Она хочет перегородить комнату надвое, – хрипло сказал Иван.

– Чтобы что? – спросил Митя.

– Чтобы мы друг другу не мешали…

– В смысле она собирается… Она собирается…

– Она не собирается съезжать.

– Это правда, Вера?!

Верка приостановилась на секунду.

– Но, Митя, – сказала она. – Я же здесь прописана. Все по закону. И мы не можем жить в одной комнате, мы теперь разведенные. Я поставлю шкаф поперек и повешу занавеску.

Митя смотрел на нее, расширив глаза. «Ни о каком фиктивном браке и речи уже быть не может, – быстро думал он в тот момент. – Просто измена, просто развод,