уже забыли. «Чё тут у вас? Вы чё не поделили?» – спросили мы. Они ответили: «Ничё, нормально». Только Финн всё голову вверх запрокидывает – кровь у него из носа сама по себе, мол, пошла; что-то бормочет – кровь, наверное, заговаривает. «Сосуды, – объявляет вдруг, – в носу слабые, с детства». А у Тувинца? А у того все сосуды, дескать, не только в носу, но и во всей башке прочные, хоть нефть через них из Уренгоя в Ужгород перекачивай. Не прихвастнул, чувствую, не приукрасил. Ладно. Я, Серёга, Тувинец и Финн чуть погодя уже сидим рядком на бревне – как викинги, глядим на тёмный Волхов. И они, Финн и Тувинец, запаслись. Пришлось нам с ними выпить мировую. Их мировую. Мы ни с кем ещё не ссорились, я и Серёга. И у них вино яблочное. И у них такое же оно по вкусу. Не мускус, а почти уже уксус. У тех же куплено хазар.

Опять я где-то.

Опять не там.

Перемещаюсь в пространстве, не погружаясь при этом, как мистер Уинстон Найлс Румфорд и его пёс Казак, в хроно-синкластический инфундибулум, материализуюсь без всяких хитростей и приспособлений то там, то тут запросто.

Опять вот в трапезной. Слышу, поют:

Пусть не спорят потомки…

Вася подступил ко мне и шепчет на ухо:

«Ирину не видел?»

«Журналистку? Нет, – говорю. – А что?»

«Домогается», – говорит Вася.

«Так радуйся, – говорю. – Сама в руки идёт».

«Настойчиво. На берег тянет. Я и прячусь. Мне Катя нравится. С Катей хочу побыть. Самая гарная».

«Ну, – говорю. – На вкус и на цвет товарищей нет. На девушек – тем более. Ищи, – говорю, – свою Катю».

«Она где-то с Какту… нет, с Хер… кусом».

«Кактус-Херкус, – говорю, – не опасен, с тем только под руку ходить да про литовских рыцарей, при Грюнвальде всех победивших, разговаривать».

«Про злых гэбистов и про ласковых лесных братьев, то есть – фиалках… Кто его знает, – говорит Вася. – В тихом эсэсовце… не зря же кукарекает».

«Глубоко копаешь», – говорю.

«Мой дед, – говорит Вася, – бандеровцев в Карпатах крошил».

«Понимаю».

Пошли искать Херкуса и Катю. Мало ли…

Остановился Вася, начал какой-то металлический прут из земли вытаскивать. Не поддаётся тот, только шатается.

«Шо цэ такэ?» – спрашиваю.

«Это – Экскалибур», – говорит.

«Нет, – говорю, – Вася, это кусок какой-то арматурины».

«Не может быть!»

«Нет, Вася, может».

«Жаль», – говорит Вася.

«Тебе, – говорю, – обычных мечей и фальшионов мало?»

«Мало, – говорит Вася. – На диплом не хватит».

«Время ещё есть, – говорю, – накуёшь».

«Наковал бы, – говорит Вася, – да кузню создатели нашего государства, знаешь же, сожгли».

«Ты настоящий, Вася, археолог».

«Дякую», – говорит.

И переводчик мне уже не нужен – понимаю, что что-то доброе сказал мне Вася. Большей ещё к нему симпатией проникся. Доброе слово – и берите меня тёпленьким. Много ли человеку надо, как и кошке. Кот какой-то, лёгок на помине, от нас метнулся быстрой тенью, трава высокая – в ней скрылся. Кот или кошка, разбери их.

«Кит», – говорит Вася.

«Кто?!» – спрашиваю.

«Кит», – повторяет.

Ну, думаю, перебрал хлопец.

«Вася, – интересуюсь, – ты на проливе Лаперуза не бывал?»

«Нет, – говорит, – не доводилось. Даже во сне. А что?»

«Да так, – говорю, – мало ли».

Пошли мы дальше.

Нашли. Я – Катю, Вася – Херкуса. В разных местах.

Сошлись мы все возле Южных врат. Стоим.

Кого же мне, упорно думаю, напоминает этот Херкус?.. Вспомнил. Страшилу из «Изумрудного города». Вот! Краска с него пока не слезла. Да ночью-то… все краски ночью серые. Кроме одной – чёрной.

Слышу:

«Скажи, – говорит Херкус Васе, – что-нибудь по-вашему, по-человечески».

«Шёл хохол, – говорит Вася, – наклал на стол, шёл кацап, зубами цап».

«О-о-о», – застонал Херкус.

Появляются из темноты Финн и Тувинец. Мимо нас проходят, не узнали. Или чем-то так увлечены, что ничего и никого вокруг не замечают. У Финна под мышкой – кровь заговорил, наверное, за нос не держится, голову, как Херкус, не запрокидывает – доска шахматная. Тувинец руками размахивает, словно демонов перед собой разгоняет.

«Где-то у них припрятано, – предполагает Вася. – Как пить дать».

Выслеживать не стали. Своё имеется.

К столу идём. Есть что в ведре? Да нет, давно уже пустое. Ведь проверяли, да не раз. Пошли в кусты. Серёга нас догнал.

За Серёгину Мечту выпили. За счастливые и важные для науки находки тоже. Пошли куда-то.

За столом уже сидит кто-то – не один – несколько. Девушки-чертёжницы, похоже, артисты из Ленинграда и Ирина, журналистка из Москвы. Ирина и поёт:

Четвёртые сутки пылают станицы,

Потеет дождями донская земля…

«Вот оно что! – думаю я. – Откуда гонор!»

– Белогвардейщина! – говорит Серёга.

– Засада! – паникует Вася. – Надо обходить.

К ведру опять, потом – через кусты…

Опять я в трапезной.

Надежда Викторовна спрашивает:

«Наташа где, её не видел?»

«Видел», – говорю.

«Давно?»

«Сегодня, – говорю. – Недавно».

«Иди, Олег Николаевич, – говорит Надежда Викторовна, – поищи».

«Что ей сказать, если найду?»

«Найди сначала. Что ей сказать, она подскажет».

Просят – пошёл искать Наташу.

В активном поиске… попался, влип.

И я уже на сопке Вещего Олега. Я, Вася, Катя, Серёга, Наташа и Херкус. Если кого-то и не разглядел, то не со зла, и пусть не обижается тот кто-то. Но вроде всех, кто здесь присутствует, чётко именовал и верно перечислил.

Вид с сопки сказочный, великолепный. Один из красивейших в России. Насмотренный. Намоленный. Можно сказать так? Я сказал. Мне сейчас можно… Глядя на это, многие молились. А в состоянии таком – как через лупу. Или телескоп. Всё словно сильно увеличено. Я здесь про чувства, ощущения. Ясно становится, как оды сочинялись. А как молились – можно догадаться.

«Там, – говорю, как будто лекцию читаю, – церковь Святого Георгия и Дмитрия Солунского. Вы видите? А в другую сторону – Любша и Велеша. Место вокруг называется Морьещина, протекал здесь когда-то ручей Морев, то есть Мёртвый. Не так всё просто, господа потомки. Олега, моего тёзку княжеского роду, положили так, чтобы и после смерти стеречь ему было сподручно дорогую его сердцу Ладогу… А Рерих, – говорю, – даже не удержался от восторга – взял и картину написал».

Вася вставляет:

Их сёла и нивы за буйный набег

Обрек он мечам и пожарам;

С дружиной своей, в цареградской броне,

Князь по полю едет на верном коне.

Херкус – как будто только что проснулся:

«Могила Вещего Олега, – говорит он не чисто по-русски, а опять с каким-то генетически и исторически противным для