– Ты ребенка убил! Ты дитя убил!

Как подкошенный, Ален рухнул на землю. Бабушка унесла в дом, проклиная отца. Придя в сознание, он ушел в город, к вечеру вернулся, в доме гуляли: для соседа-медника прирезали живность на год гибели дитяти на поле брани. Отец и не глянул в сторону сына – не любил мальчишку. Хотя Ален сам давно смекнул, что тот вообще никого не любил, даже себя: мылся редко, бороду запустил, за домом не следил, плевал на пол. Мать молча убирала за ним, бабушка ворчала, а выходил тот из дома – истово клялась, что при царице Клеопе, похитили боги ее за красоту, ушла она, в зимнюю ночь полнолуния распутных мужей разрывали женщины на куски и по дорогам разбрасывали, кто обгладывал по незнанию да по жадности кость какую, покрывался язвами, помирал в корчах. Хоронить таких не хоронили – земля не принимала, души их скитались, н небеса к себе не брали. Так и истлевали на дорогах, ни звери, ни птицы не трогали.

Алена удручала покорность матери, ожесточенность бабушки, но в распри с отцом не вступал, и не только из-за малого своего возраста, но была на то и другая веская причина. Знал мальчик, кто его настоящий отец, кто выведет в мир, чей род он продолжит.

По словам бабушки, вошла мама в воды реки Айдес, что течет вдоль города, возлюбил бог реки девичьи прелести, обмыл их, понесла и родила она сына, назвали Аленом. В честь отца носил на шее оберег: заммород, камешек цвета изумруда с волнистыми синими полосками.

Потому он и обходил всегда стороной бывшего плотника, потому не винил ни домашних, ни жителей города ни в чем. Они имели лишь один дар: ходить по кругу изо дня в день, браниться, суетиться, копошиться.

И ровесники его с мечами, копьями, щитами также бегают по пути, давно проложенному, и не сойдут с него. Быть одним из многих в живой цепи, дышать в чужой затылок и ощущать на своем чужое дыхание он не желал. Потому попытки пробудить в нем воинственный дух заканчивались неудачей.

Полгода назад забрел из любопытства Ален на поле, подошел Ритус, подал короткий меч.

– Коли!

Ален легко вонзил лезвие в чучело.

– Хорошо, давай дальше, до сердца достань, – одобрил воин.

– Я не буду.

– Что?

– Я не буду никого убивать, этому нельзя учить, – бросил меч на землю и пошел, – и не мое это!

Потемнел лицом полковник.

– Подними оружие, подай, уходи.

С того дня и пошло – сверстники осудили Алена, но не отвергли.

Как только появлялся там, к нему бежали, вручали меч. Нехотя брал, размахивал в разные стороны, ребята падали, стонали, корчились в муках, испугавшись, он молил о прощении – начиналась забава. Веселился и Ален с ними, он знал: настоящему мужчине неведомы обиды, они зовут к мести, тайной, страшной, недостойной. В городе не случались ни распри, ни ссоры, ни схватки по мелочам.

Сам видел, как поднимали на смех Кита. Парень не обижался, а не чета Алену, сын оружейника, и снаряжение его всегда было на зависть. Но тощий, нескладный, походил не на воина, а на крестовину в мастерской отца, обвешанную латами и оружием на продажу. И в поединках Кит то ли от страха, то ли от нетерпения, вопя, грозно стуча мечом о щит, набегал на противника, и через секунду грохот падающего тела в железе на землю оглушал всех. Зрители заходились от хохота, Кит вставал, молча уходил, возвращался с камнями и забрасывал ими своих мучителей. Назавтра приходил, учился, во время поединка вновь терпел неудачу и шел за камнями. Насмешки закаляли будущего воина.

Не язвительный смех отпугивал Алена в теплые осенние дни от поля боевых игрищ, а страх, страх перед Эндрю, сыном винодела. Раньше он и не замечал юношу. На турнирах тот выступал редко: дела с отцом на весь день занимали, мать за ягодой в лес посылала. Так заявлял в оправдание. А если заходил, по жребию выпадал слабый противник. Он легко, играючи с ним справлялся, вечером щедро угощал вином врага по дуэли, хвастался подружками, гулял за крепостью с ними по ночам. Казалось бы, что опасаться хитрого щеголя. Но повод был, и очень веский.

Две недели назад сидел Ален на пригорке, травинку покусывал и под крики бойцов мечтал о встрече с великанами, с пришельцами из космоса. Вдруг кто-то запустил пятерню в волосы, с силой рванул. От боли завопил Ален, попытался вывернуться, но пальцы еще крепче сжимались и тянули волосы вверх. Вскочил, схватил руку чужака, взглянул – Эндрю.

– Ты чей?

– Ничей, свой, отпусти!

– На тебе мета, – брезгливо заключил сын винодела и потянул к себе оберег.

– Не трожь!

Вырвался и бросился с поля, страх погнал мальчика, и в первый раз познал мощь его: разум не повиновался, сердце не билось, ноги сами несли к воротам. Познал и запах ужаса: сладкий запах выгребных ям с отбросами за крепостью. Лишь на улицах города аромат печеного хлеба вытеснил вонь гниения, избавил от страха, взбодрил и вселил уверенность.

С тех пор Ален зарекся ходить на поле.

Но сегодня был особый день – турнир, бойцы сойдутся в поединках на победу или на поражение. Победителя под овации зрителей наградят мечом с ножнами, побежденному вручат тоже меч, деревянный и кривой. Ален пока не удостоился ни той, ни другой награды. Он возложил на край очага в доме цветы, прошептал: «Бог Агни, прими приношения и воздай в ответ счастье и здоровье, что нам так сладки», – осторожно подвинул их к огню. Пламя жадно накинулось на дары, были те приняты, остался лишь пепел.

Вышел, кинул на родной дом прощальный взгляд и зашагал туда, где вот-вот поднимутся крик, хохот и брань, и закружатся пары в петушиных боях, повиснет полуденной зной, польется холодная вода из кувшинов на тела разгоряченных юнцов и на лица девиц, что рассядутся под деревами.

Признаться, Ален спешил на турнир не увидеть желанный позор Эндрю, не за зрелищем, а в надежде найти героя, посланного ему свыше.

Ранним утром у пекарни, куда мама послала, столкнулся с человеком не из их города. Взял булку, выбежал и угодил в чьи-то крепкие объятия, словно в тиски попал. Хлеб выронил, голову поднял – воин смотрел на него. В ножнах на боку висел меч, на левой руке круглый щит со зверем: лапы когтистые, пасть разинутая с клыками, грива лохматая. Ни коня, ни слуги, ни дорожной сумки, видно, пешим странствовал.

– Попался, долго я тебя искал.

Ален с места не сдвинулся.

– Ну что стоишь, беги, дома ждут, хлеб подними, маме отнеси.

– Ты не уйдешь?

– Нет, беги.

Быстрее ветра полетел Ален домой, отдал булку и стремглав назад – юноша исчез. От досады чуть не заплакал, по улицам до вечера бегал, но след путника простыл. Все эти три дни искал странника, кого только ни спрашивал, к кому ни обращался: никто не знал чужака, кто он, откуда он и зачем он. Никто его и не заметил, своих забот хватало. Дома и словом не обмолвился, тайну сохранил, в чужие уши сказать – потерять ее навсегда.

Не сомневался Ален, воин придет на игрища мастерство показать, а иначе зачем в город перед турниром явился.