Внизу, по тропе, пробежала стайка небольших двуногих, числом в два неполных взвода. Строй плохо держали, конечно, где по шесть в шеренге, а где – только по три. Что с них взять – древность, до строевой подготовки им еще далеко. Кто, кстати, строевую придумал? Филипп Македонский, может, или кто-то еще… но подозреваю, что не динозавры.

Часа два мы молчали. Казалось бы, почему и не поговорить? Мелкая живность на голоса внимания не обращает, крупной – с чего бы нас бояться? Но молчали. Каждый, наверное, ощущал – сейчас нужна тишина, мы в засаде, мы на охоте.

Зашуршало в лесу, не громко, но не ошибешься – большая зверюга выдвигается. Вылезла. Мать честная! Туша метра три в холке, толстая, пух на ней, как на наших птеродактилях, разноцветный. На спине вроде бы шипы в несколько рядов, а между ними перепонки. Зачем – непонятно, не плавники же! Сверкает, куда там твоему попугаю.

Мы об охоте забыли, смотрим во все глаза. А туша подпрыгивает весело, ветки с деревьев клювом срывает. Клюв у нее, а не зубы. Срывает и выплевывает, балуется, значит. Тонн пять в ней, а балуется. Аж залюбовались, даже Галюченко не сразу пулемет поднял. Но как поднял, так и опустил. Что-то обернуться заставило. Над папоротниками, которые в этом месте – лес и которые мы елками называли, – голова. Точно такая же, тоже с клювом, но размером… оценить невозможно. Какая же под ней туша спрятана, если голова выше леса торчит? Смотрит сверху рыбьим взглядом.

И тут до нас доходит, что первая – это и не зверюга вовсе, а так – щенок, детеныш. Мамаша его погулять выводит. Вот эти щенячьи следы Галюченко за корову нам продать и пытался.

Сидим, языки проглотили. Звереныш бегает, за ветки дергает, аж деревья трещат, клювом легкий танк пробьет, если ткнет посильнее. И мы в первом ряду зрительного зала.

Внизу, по тропе, отряд мелких обратно марширует, и как-то у них получается под копыта нашей корове не попадать. Мамаша на них ноль внимания – не опасны для ребенка. А нам пошевелиться страшно, мы крупнее, а то бы пристроились в хвост колонны, да и убрались прочь строевым шагом, на цыпочках.

Нам показалось, что до вечера сидели, спины намертво застыли, пошевелиться страшно. Потом посмотрели по часам – двенадцать минут только прошло.

Убралось звериное семейство, тогда мы и отдышались. Шли домой, в лагерь, радовались, что не успели говядину подстрелить. Не дала бы нам ее мамаша слезть с того камня.

По пути Алешка сказал тихо:

– Да-а. Наступила бы ногой, та, что покрупнее, и не видать Соне чучела птеродактиля в подарок.

– Сам ты чучело, – почему-то огрызнулся я.

Вечером не спалось. Сидели вокруг костра, подбрасывали сухие ветки. Или, может, это листья такие? Веселая у нас компания – военный пилот, штурман – то ли по морю, то ли по небу, мальчишка-связист, крестьянин и физик в придачу. А вот ботаника ни одного.

Странная растительность динозаврам досталась, для костра совсем неподходящая. То колючая, а то водянистая, ткни пальцем – сок липкий течет. Сохнут дрова долго, а высохнут – так закостенеют, что не переломить. Зато горят как порох, только успевай подбрасывай.

Весь вечер в игру играем «подбрось ветку в костер». По кругу. Я положил, потом Костя, потом Алексей, он следующим сидит, Проша, Петр Иванович, и опять я – по кругу. И сидеть вот так тошно, душно, и спать еще рано. А от костра отойди или дай ему погаснуть, и стаи насекомых начинают расправляться с тобой, темнота дышит в спину, подползает, подходит к тебе и обнюхивает. И ты опять оказываешься у костра.

Не в первый раз эта игра, каждый вечер. Уже и переговорили почти обо всем.

– Узнать бы, как там дела, – нарушил тишину штурман.

– Может, погнали уже фрицев, – сказал Костя.

Опять замолчали. А что тут скажешь? Каждый только об этом и думал.

– Гонят, – сказал я. – Гонят, даже если отступать приходится, все равно сил набираются и гонят. Это как просека. Кажется, не по силам то, что свалилось, не выбраться. Но надо выбираться.

Опять повисла тяжелая тишина. Я рассмеялся и сказал:

– А если бы задание выполнили, то какая радость была бы.

– Никто бы больше не умирал, – кивнул Прохор. И встрепенулся: – Но все ведь могло получиться, ведь могло!..

– Могло, – решил поддержать упавшего духом физика Костя и мечтательно прищурился: – Красную Звезду бы, наверное, дали…

– Бери выше! Героя! – строго сказал бортстрелок, глаза его смеялись, глядя на радиста.

– Ох ты, не может быть!

– А от девушек, Константин, отбоя не было бы, – вставил Алешка.

– О! Это хорошо, – приподнявшись на локте, ответил радист.

– Старшего сержанта, может быть, дали бы, а мне, получается, младшего, – рассуждал Галюченко.

Все рассмеялись. И опять замолчали. Подумалось – сейчас бы назад, в эскадрилью. Объявили бы вылет. Долетел до цели, отбомбился. Ты в строю, вместе со всеми, каждый делает свое дело, и победа, она все ближе.

А Прохор – персонаж бесцеремонный – вдруг спросил:

– А почему ты, Михаил, до сих пор майора не получил или подполковника? В Испании ведь воевал, много ли таких опытных?

Ну что ответишь? Не получил, да и все.

– Знаешь, Проша, мне в кабине как-то больше нравится, чем людьми командовать.

– А комэск ваш разве не летает?

Да, от физика не отвяжешься.

– Летает. Но и командует.

Думал, закончили разговор, но Алексей объяснять взялся. Зря.

– Знаешь, Прохор, что такое дисциплинарный залет?

– Ну, в принципе знаю.

– А я все равно объясню. Вот, скажем, ты лейтенант и хочешь стать старшим лейтенантом. Нет, для тебя понятнее так – ты профессор и хочешь стать старшим профессором.

– Я не профессор, – застеснялся Проша.

– Не важно. Все документы собрал, в папку подшил, а тут раз, и по пьянке в милицию попал. Или даже не ты, а студент, за которого отвечаешь. Каково развитие событий? Правильно. Партсобрание, выговор по линии, и папочка твоя идет прямиком в мусорную корзину.

– Так ты что, с водкой… того? – выпучил на меня глаза непрофессор.

Ответ подобрать мне Алексей не дал:

– Не понимай слова буквально, это не физика, да и про студента я не зря вспомнил. В общем, до Петра Ивановича летал в экипаже цыган. Так и звали его все Цыган, даже комэск так называл. Хороший парень, какой за своих последнее отдаст и сам костьми ляжет, а вот с дисциплиной не дружил. Кто в авиации с ней дружит, кроме начальства? Пока на земле, мы не при деле, а после взлета – и захочешь, не нахулиганишь. Тем более если стрелок – сиди в своей будке, хвост разглядывай, пулеметами ворочай. Даже ноги вытянуть негде.