бы и Годзиллу.

Я сжала губы в раздражении, отчасти от того, что, во-первых, его слова были правдой, во-вторых, это было смешно, но по большей части от того, что меня всё же ждала лекция.

— Кроме риска разоблачения, мы ещё быстро убиваем, потому что это гуманно, — продолжил он. — Это достойное действие, Трин.

У меня на подбородке напряглась мышца, и я отвела взгляд. Он был прав. Быстрое убийство было достойным и гуманным. Учитывая, что по моим венам текла ангельская кровь, быть достойной и гуманной должно быть заложено в моей натуре. Чёрт возьми, это должно быть моей натурой.

Очевидно, мной управляла жестокая и деструктивная человеческая половина.

— Тобой завладел охотничий инстинкт. Даже если демон хотел перекусить щеночком, — сказал он, и я снова посмотрела ему в глаза. — Такие поступки делают тебя уязвимой, ты отвлечена, более подвержена ошибкам и открыта для нападения. Что, если бы сзади подошёл не я? Что, если бы это был Демон Высшего Уровня?

— Я бы его увидела, и ему бы тоже досталось, — отрезала я. — И тогда бы ты уже оттаскивал меня от него.

Он сделал шаг вперёд.

— Ты можешь быть суперкрутой, но если Демон Высшего Уровня появляется за твоей спиной и ты не готова, то охотятся уже на тебя.

Раздражение сменилось гневом, когда я смотрела не него.

— Ты мой Защитник, Зейн, но ты говоришь как мой телохранитель. Ты мне не отец.

— И, слава Богу, — выпалил он со злостью.

По моим щекам пополз жар, и я закрыла рот.

— Я знаю, что у тебя не было настоящей подготовки, как у остальных Стражей, но я знаю, что ты понимаешь основы, знаешь, что нужно делать, когда встречаешься с демонами. Ты это доказала.

— Тьерри и Мэтью тоже понимали основы.

И Миша тоже, но никто из них не подготовил меня к патрулированию, потому что никто не думал, что мне придётся это делать. Но я знала правила. По большей части, потому что правила исходили из здравого смысла.

— Они говорили о… многом.

— Ты слушала их?

— Конечно, — сказала я, оскорбившись.

Он глубоко и заразительно рассмеялся.

— Ага, не хочу прикидываться детектором лжи, но нужно сказать, что это неправда.

— Ладно. Может быть, я не всё усвоила, потому что я легко отвлекаюсь и страдаю от хронической скуки. Прямо сейчас. Мне скучно от этой беседы, — выкручивалась я. — Поэтому я страдаю.

— Не так, как сейчас страдаю я.

Я ещё сильнее нахмурилась, пока не почувствовала, что моё лицо так и останется помятым.

— Я вообще хочу знать, что это значит?

— Наверное, нет.

Сейчас он был ближе, не более чем в шаге от меня.

— Я понимаю.

— Понимаешь что?

Зейн встретился со мной взглядом.

— Я понимаю, почему ты часами не можешь уснуть.

Я сомневалась, что хотела знать, откуда ему это было известно.

— И я понимаю, почему ты такая разъярённая.

Резко втянув воздух, я отступила от Зейна, будто можно было физически отстраниться от того, что он хотел сказать.

— Я не… — я покачала головой, не желая вступать с ним в этот разговор. — Я не разгневанная. Я вообще-то голодная.

— Серьёзно? — сухо переспросил он.

Я изогнута бровь.

— С чего это ты говоришь так, будто не веришь мне?

— Может с того, что ты съела два хот-дога из уличной палатки менее часа назад.

— Хот-догами не особо наешься. Все знают это.

— А ещё ты съела фри и половину моей фалафели.

— Я не половину съела! Я всего-навсего откусила кусочек, — заспорила я, хотя на самом деле я откусила не разок, а два и три. — Я никогда раньше не ела фалафель, и мне было любопытно. Такое не найдёшь в горах западной Вирджинии.

— Трин.

— И выбивание дерьма из Одержимого бесчеловечный и неподобающий способ сжигать калории. Всё, что я съела, уже использовано, и у меня сейчас нехватка калорий. Я умираю от голода.

Он скрестил руки.

— Сомневаюсь, что калории так работают.

Я проигнорировала это.

— Мы можем снова сходить в то место и съесть ещё фалафели, — сказала я, направившись мимо него. — Я бы не отказалась от порции. А впрочем, мы можем съесть фалафель вместе.

Зейн поймал меня за руку, останавливая. Тепло от его руки и разряд от контакта обескуражили.

— Ты же знаешь, что можешь поговорить со мной, верно? Обо всём, в любое время. Я рядом. Всегда.

В горле встал ком, и я не осмелилась поднять на него глаза. Мои потайные ящики снова начали дребезжать.

Поговорить с ним?

Обо всём?

К примеру, о том, как оказалось, что я вовсе не знала Мишу? Не знала, что мужчина, которого я любила как родного брата, не только ненавидел меня до глубины души, но и организовал убийство моей матери? Рассказать ему, как я возненавидела Мишу за всё, что он сделал, но почему-то до сих пор скучаю по нему? Как отчаянно желала верить, что во всём виновата была связь или что вина лежала на демоне Айме или на ставленнике Предвестника, который заставил Мишу совершить столь ужасные вещи? Неужели Зейн думал, что я могу рассказать ему о своём самом большом страхе, что темнота в Мише существовала всегда, а я просто никогда её не замечала, поскольку всегда, всегда была чересчур поглощена собой?

Или я могу рассказать насколько безмерно благодарна, что связь спасла ему жизнь, но ненавидела то, что это значило для нас — что не могло быть никаких нас — и какой виноватой чувствовала себя за то, что оказалась достаточно эгоистичная, чтобы сожалеть, что он мой Защитник. Рассказать ему как сильно скучала по Джаде и её парне Таю, но что избегала её звонков, поскольку не хотела говорить о Мише. Или что понятия не имела, чего от меня ждали. Как я должна найти и сразиться с созданием, когда даже не знаю, как оно выглядит или каковы его мотивы, в совершенно незнакомом мне городе. Признаться ему о своей боязни, что моё ухудшающееся зрение будет становиться всё хуже и хуже, и я потеряю способность сражаться, выживать и быть… быть независимой.

Должна ли я поделиться с ним, что меня до ужаса пугала вероятность его гибели из-за меня, как это едва не случилось в ту ночь у дома сенатора?

Пульс подскочил, словно я уже милю пробежала. Я покачала головой.

— Не о чем разговаривать.

— Чертовски много есть что обсудить, — парировал он. — Я давал тебе время. Ты нуждалась в этом, но ты должна поговорить об этом. Поверь мне, Трин. Я тоже терял людей. Некоторые умирали. Некоторые живы. Я знаю, что