«прочтения» как самой Вареньки, так и историй, ею присланных. Чтобы понять эти неправильные прочтения, читатели должны поочередно погружаться во внутренний мир двух главных героев и, кроме того, правильно интерпретировать повести Пушкина и Гоголя. Возникающие в результате несоответствия заставляют читателя задуматься, не позволяя ему, однако, просто дистанцировать себя от каждого из героев. Переводя все это в термины шеллингианской эпистемологии, как ее объясняет Фауст в «Русских ночах», метод Достоевского позволяет читателю сначала идентифицировать себя с персонажем, а затем – только в контексте этой сочувственной идентификации – воспринять персонаж как объект. Для того чтобы такая идентификация состоялась, герой должен сам обладать сознанием и способностью мыслить. Так, у Девушкина развиты разум и сознание вместе со всеми вытекающими из этого для человеческой личности следствиями. Однако он не объективен в оценке своего положения, тогда как автор этим свойством обладает.

В конечном счете «Живой мертвец» – дидактическая повесть. Но из «Бедных людей» не так легко извлечь урок. Такого рода «неопределяемость», объединяющая «Бедных людей» со всеми имевшими успех текстами Достоевского, и побудила Бахтина назвать их полифоническими. В то же время – и Бахтин, возможно, не стал бы против этого возражать – во всех текстах Достоевского существует скрытый, но неявно дающий о себе знать уровень, где осуществляется связь читателя с автором – через сравнения и контрасты. Это было бы невозможно, конечно, если бы читатели отождествляли себя с кем-либо из персонажей, но мы этого не делаем. Когда мы грустно улыбаемся или качаем головой, читая о разного рода заблуждениях, о наивности Макара Девушкина, мы отделяем себя от него. Автор, кроме того, и напрямик различными способами обращается к читателям: создавая образы погоды и пейзажа, фиксируя смену времен года, датируя письма[162]. Еще одним примером может служить система образов, проходящих через весь текст, начиная с первого письма, соотносящих каждого из героев с птицами. Большинство этих образов появляется в условных фигурах речи или в составе флористической образности, и для автора письма – а это всегда Девушкин – не имеет конкретного значения, потому что является частью заимствованного им у других сентиментального стиля. Макар Девушкин сравнивает Вареньку с «птенчиком», с «пташкой»[163]. Образы птиц он использует в своих нежных обращениях к ней, называя ее своей голубкой, и т. д. Варенька также, рассказывая о своей жизни в детстве возле большого озера, говорит о птицах, неявно отождествляя себя с дикой чайкой, которую помнит пролетающей над озером[164]. Мы, таким образом, имеем два ряда «птичьих» образов, контрастирующих друг с другом. Варенька хочет быть свободной, как птица. Макар Девушкин видит ее маленькой птичкой, которую надо защищать, и когда она задумывается о необходимости найти работу, он упрекает ее в желании покинуть гнездышко[165].

Именно в первом письме, где Девушкин впервые использует образы птиц, проскальзывает его собственное желание стать хищной птицей; читателю здесь приоткрываются возможные угрозы в отношениях между ним и Варенькой. Девушкин не замечает – не может заметить – следствий собственной эпистолярной прозы, потому что не понимает ни себя, ни силы собственных желаний. Структуры, подобные той, которая создается в тексте птичьими образами, связывают различные жанры, представленные в повести, в новый жанр – жанр сентиментального романа, самым совершенным образцом которого в России и стали «Бедные люди»[166]. И в этих же структурах реализуется непрямое воздействие автора на повесть – в отсутствие авторского голоса, авторской интенции. Это те способы, которыми автор не напрямик и художественно представляет свои выводы тем читателям, которые берут на себя труд анализировать его текст.

В «Бедных людях», таким образом, мы имеем новеллу, которая является художественно гораздо более удачной версией того, что Одоевский пытался сделать в «Русских ночах». На первом повествовательном уровне в «Русских ночах» разные повествователи с разных позиций излагают множество разных по происхождению историй. Они не равны по качеству, но некоторые из них составляют наиболее значимое художественное достоинство книги. Истории позднее обсуждаются пятью героями, представляющими самые современные точки зрения, но эти герои в действительности не участвуют в обмене идеями. В какой-то момент в конце книги Фауст предъявляет запись короткого судебного процесса, на котором суд заслушивает героев нескольких историй и судит каждого как выразителя законной, но односторонней точки зрения. Уровень романа, на котором мы должны судить о повествовании, то есть о включенных в него историях, в этом эпизоде открыто драматизируется.

В тексте Достоевского этот уровень оставлен недраматизированным, но тем не менее он присутствует. Молодой Достоевский был иррационалистом в том шеллингианском смысле, каким мы его описали, но он не был противником мысли. Чтобы познать субъективность, поэт (или ученый) должен с возможной полнотой отождествить себя с ней, на время воздержавшись от суждений, что для разума является невозможной задачей. Но получив представление о фактах человеческой природы, человек может – и должен – думать о них, и именно это происходит на том уровне повествования в «Бедных людях», где автор и читатель вступают в контакт благодаря системе сравнений, уподоблений и наблюдая за другими моделями и структурами. Голос автора не слышен, он не делает прямых выводов, здесь сдержанность Достоевского отчетливо контрастирует с практикой Одоевского. Следует признать, что Одоевский обращает на себя внимание как автор только в кратком предисловии и в эпизодических подстрочных примечаниях. Но в книге слишком много открыто аналитических и дидактических слоев, и каким бы ни было намерение Одоевского, его художественный нарратив слишком очевидно подчинен идее автора романа, которая состоит в изображении мира, якобы противящегося тому, чтобы быть изображенным с помощью разума[167]. В «Бедных людях», напротив, автор настраивает разум читателя, но не направляет его, и что особенно важно, автор не выступает противником читательской эмпатии по отношению к героям, не превращая их в откровенные иллюстрации моральных и философских положений. Повесть действительно демонстрирует, как утверждает Бахтин, взаимодействие сознаний, но автор задумывал нечто большее. Чтобы понять, каким мог быть его более широкий замысел, необходимо рассматривать «Бедных людей» как выражение романтической эстетики.

Принимая близко к сердцу диатрибы Одоевского в «Русских ночах», направленные против философской систематики, Достоевский совершенствует его романтический роман, добиваясь того, чтобы читатели действительно могли представить реалии сознания, всматриваясь в характер его главного героя. Автор в произведениях Достоевского не читает читателю лекций. Его риторическая стратегия представляет подлинную связь между познающим и тем, что должно быть познано; возможно, об этой связи Достоевский узнал от Одоевского, однако ему удалось гораздо успешнее, чем последнему, поставить ее на службу в художественном тексте.

Девушкин глубже и глубже