«Пире», любимом толстовском диалоге Платона. В «Пире» знаменитое определение двух типов любви, которое дает Павсаний, – любви низшей, связанной с телом и сексуальным влечением, и любви возвышенной, имеющей отношение к добродетели и душе, – проходит проверку в речах других персонажей, а также в драматически развивающихся событиях. Павсаний стремится убедить молодого, привлекательного Агафона, к которому неравнодушен, в том, что его любовь высшего порядка. Аристофан, делая вид, что икает, смеется над корыстной высокопарностью Павсания и позднее предлагает свою версию, рассказывая миф о любви как стремлении к своей второй телесной половине, утраченной, когда боги разделили человека на две части в наказание за его гордыню. Сократ против этого комического взгляда на любовь выдвигает собственное объяснение, которое приписывает жрице Диотиме, своей мудрой наставнице, определяя любовь как стремление к прекрасному. В тот момент, когда Аристофан готов выступить вновь, в собрание вторгается пьяный Алкивиад с рассказами о Сократе, которые отчасти подтверждают, отчасти опровергают предшествующие речи, включая и речь самого Сократа. Мы остаемся с впечатлением, что – да, два вида любви существуют, но трудно не только найти определение высшему типу, но и отличить его от низшего.

Мое краткое изложение диалогов «Лахет» и «Пир» не претендует на полноту, моей целью было показать, что это не трактаты, но философские драмы. Поскольку «Набег» начинается с определения храбрости, которое частично подтверждается, но и корректируется последующим драматическим действием, рассказ напоминает платоновский диалог. Именно соединение в жанре платоновского диалога сократовской диалектики и поэтического представления событий и привлекало Толстого; отдавая дань этой форме, он создал подобие такой философской драмы в «Анне Карениной».

Платон возникает в романе в трех сценах, которые, взятые вместе, создают философский подсюжет, связанный с поисками Левиным правильного соотношения «мелочей» в его жизни с теми фундаментальными нравственными принципами, которые ее организуют. Впервые Платон упомянут в книге 1-й в сцене обеда в ресторане, являющейся аллюзией «Пира». Подобно участникам трапезы в диалоге Платона, Стива Облонский и Левин говорят о любви, и Левин дает ее определение, заимствованное из «Пира». Позднее, во время духовного кризиса (кн. 8, гл. 9), Левин обращается к философским текстам, в тщетной попытке найти оправдание своему существованию. Но все «карточные домики», построенные «искусственным ходом мыслей» различных философов-нематериалистов, включая Платона, рушатся, так как не имеют прямого отношения к самой «жизни», а она предшествует разуму. Когда, однако, через несколько страниц Левин вновь обретает веру в возможность нравственной жизни, то это происходит потому, что он узнает о добродетельном крестьянине по имени Платон, который «для души живет. Бога помнит»[194].

Появляющиеся в начале и в конце романа, функционирующие внутри подсюжета соответственно как экспозиция, кризис и развязка, три «платоновские» эпизода помогают связать роман единой философской мыслью. Внутри этого подсюжета имя Платона используется как на уровне постановки проблемы, так и на уровне ее решения. В ресторане Левин произносит два внутренне связанных суждения о Платоне. Во-первых, он говорит, что, согласно «Пиру» Платона, существуют два вида любви. Это утверждение звучит как бесспорное, вследствие чего может восприниматься как один из ключей к пониманию структуры романа[195]. Как «Набег» посвящен теме «храбрости», так «Анна Каренина» – роман о двух видах любви, и отношение философского высказывания о любви к его драматическому разрешению подобно максиме и ее иллюстрации, хотя, как мы увидим, аналогия здесь неполная. Два вида любви – духовная и плотская, соответствуют толстовскому дуализму, который он приписывал также и Платону. Платоновское определение двух видов любви, первый раз произнесенное Левиным, само по себе, однако, не содержит их оценки как более и менее нравственной, Левин же сразу вносит в него оценочный элемент, называя высшую, духовную любовь «платонической», а низшую, плотскую «неплатонической» (кн. 1, гл. 11). Это небольшое, но значительное смысловое смещение: Левин ассоциирует Платона с любовью к добродетели и цельности, высоко ценя оба эти понятия, однако отношение каждого из них к реальности ему неясно. Он признается себе, что его собственное поведение в прошлом не соответствует заявленному им предпочтению платонической любви. Несоответствие создает драму, которой могло не быть, если бы идеалы и действительность совпадали, как Левин склонен думать в своем воодушевленном состоянии. Однако вспомнив о собственных прегрешениях, он дважды повторяет, что не знает, что об этом думать. Моральные обобщения, в которые он всем сердцем верит, не способны организовать «мелочи» его собственной жизни. Учитывая платоновский контекст, отступление Левина в данном случае следует прочитывать как отсылку к знаменитому суждению Сократа о том, что начало мудрости лежит в признании неполноты нашего знания.

Таким образом в этом эпизоде завязывается узел, здесь берет начало философский подсюжет. Его содержание составляет поиск того, что может сделать жизнь индивидуума осмысленной, если подобное возможно, то есть способной к высшей, бескорыстной любви к другим, в христианской традиции известной как агапэ. В художественном повествовании ни один из главных героев не соответствует левинским категориям высшего или низшего, платонического или неплатонического любовника. В романе представлен целый каталог образцов любви и смешения двух ее типов, и очевидно, что он далеко не исчерпывающий. Поэтому, если эти категории в известной степени организуют и объясняют содержание романа, то это далеко не полное объяснение. Любовь Кити и Левина более «платоническая», тогда как любовь Вронского и Анны «открыто эротична»[196]. Правду о том, что в реальности все существует в смешанном виде, высказывает Анна: «Я думаю <…>, если сколько голов, столько умов, то и сколько сердец, столько родов любви» (кн. 2, гл. 7)[197].

Платон, как его представляет Левин во время беседы в ресторане, дает определение и любви, существующей в реальности, и тому, какой она должна быть. Но он не объясняет любви в ее конкретных проявлениях. Философские поиски смысла жизни приводят Левина в книге 8 к кризису. «Платоническая» целостность и чистота, к достижению которых он стремится и с которыми себя идентифицирует, беседуя со Стивой о любви, в реальности недостижимы; поэтому ни один философский трактат, даже нематериалистический, не может преодолеть разрыв между общими идеалами и реальностью. Левин преодолевает самоубийственное отчаяние, только осознав, что то, что он ищет, недоступно интеллекту, но доступно в правильно прожитой жизни. Платон упомянут среди философов, в чьих книгах Левин не нашел опоры, но ему на помощь приходит другой Платон. На этот раз это не мыслитель, который ограничен рамками наследственных законов интеллекта и потому может знать лишь то, что ничего не знает о высших истинах, – это персонаж, чьи поступки свидетельствуют о нравственных возможностях человеческой личности.

В других своих произведениях Толстой различает Сократа с его скептическим