– Вот стараюсь не думать об этом, отгоняю от себя мысли и те ужасные сцены, что словно прилипли к глазам, как переводные картинки, но они возвращаются. Знаешь что немного утешает?

– Что? – прошептала Марина, поглаживая себя по животу и чувствуя, как боль хоть и не так быстро, как хотелось бы, но все равно отпускает ее. Разорванные кровоточащие внутренности рисовали в ее мозгу больничную палату и каталку, с которой снимали и укладывали на соседнюю койку бесчувственную, находящуюся под действием наркоза соседку… Она была как кукла из ваты – белая, вялая, словно неживая…

– Меня утешает, что я все-таки не одна, что мы с тобой вдвоем, это не так страшно…

Сказала, но потом, вдумавшись, вдруг поняла, что, быть может, именно этот факт и делает ее душевную боль невыносимой… Если бы она одна оказалась в тот вечер на мельнице, то никто, ни одна душа не узнала бы о том, как она отравила Романа крысиным ядом. И никто бы не видел, как она на санках везет завернутое в простыни безжизненное тело в сторону Графского озера. А так с ней постоянно теперь будет, как сиамский близнец, ее соучастница, еще одна убийца, которая каждый день, каждую минуту станет напоминать ей об этом страшном дне, когда они обе вдруг вывернулись наизнанку и показали себя во всей своей беспощадности и жестокости. Но если Вика отыгрывалась лишь за себя и, глядя в глаза испуганного до смерти Романа, испытывала ни с чем не сравнимое удовлетворение, зная, какую боль она причиняет своему еще вчерашнему жениху, бросившему и предавшему ее, то Марина мстила через Романа всем мужчинам, но больше всего мерзкому джазисту Воропаеву, изнасиловавшему ее.

…Узнав о том, что Роман должен прийти и принести деньги, Марина поняла, что он таким образом откупается от Вики.

– Он условие поставил, сказал, что тебя здесь не должно быть, – сказала Вика, и лицо ее при этом приняло страдальческое выражение. Марина подумала, что та искренне сочувствует ей. А как же иначе, если у нее после того, как ее бросил Роман, не осталось ни одного близкого человека.

– Да куда ж я пойду, у меня и денег-то нет, сама знаешь. – Марина от такой новости совсем раскисла. – Может, спрячусь где-нибудь здесь, мельница большая, он и не заметит… Не станет же он проверять, заходить во все комнаты!

– Понимаешь, он сказал, чтобы я собрала вещи, что он даст мне деньги, и мы уходим сразу… Он обещал проводить меня до той квартиры… Между прочим, я не уверена, что эта времянка еще ждет меня, что хозяйка не сдала ее кому-нибудь другому, тем более что я за нее не платила…

– Вот и смотри: он, твой жених, теперь будет в Европе жить, на всем готовом, и эта сучка с ним, а ты останешься в этой вонючей времянке, беременная, обманутая…

– Все зло от мужчин, – процедила сквозь зубы Вика. – Мою мать знаешь сколько раз мужики обманывали? Сколько она слез пролила, а как здоровье подорвала?! Я уж не говорю о тебе, о том, как с тобой этот музыкант, сволочь, поступил…

Они какое-то время смотрели друг на друга, словно спрашивая, так ли они поняли друг друга, о том ли обе подумали… Марина показала взглядом на кухонную полку, где цвел розовыми цветами глиняный горшок для соли. Китайский ширпотреб. Соли там никогда не было.

Вика, удивленно вскинув брови, подошла и сняла горшок с полки, поставила на стол.

– Этой штукой крыс морят и мышей… – тихо произнесла Марина, ужасаясь при мысли, что она ошиблась, что Вика думала о другом, о своем будущем без Романа, о том, как ей дальше строить свою жизнь, куда устраиваться, оставлять ли ребенка…

Вика молча открыла буфет и достала другую банку – золотую с черным, жестяную, с остатками растворимого кофе. Подняла глаза и тоже с вопросом во взгляде посмотрела на Марину.

– Он может отказаться, – прошептала та, словно ее мог услышать кто-то посторонний.

– Он постоянно пьет кофе, банками, столько денег уходило на этот кофе, ему же подавай самый лучший… – сказала Вика тоном женщины, хорошо знающей привычки и слабости своего мужчины. Но сказала это с презрением, с ненавистью. Их чувства совпали, мысли наложились одна на другую и пустили друг в друга мощные, налитые ядом корни… Тем самым ядом, крысиным, что спал, дремал пока еще в глиняном горшке с обманчивой надписью «Соль».

– Приготовишь кофе, крепкий, с сахаром, – говорила Марина, оживляясь, пьянея от задуманного, как начинающий убийца.

– Давай выпьем для храбрости, у меня ноги дрожат… – призналась Вика. – У него есть хороший коньяк…

– А веревки у тебя есть? – неожиданно спросила Марина.

– Думаешь, откажется пить?

– Конечно, когда почувствует горечь… Вообще-то я не знаю, каков этот яд на вкус, но уж точно не сахар… – У нее от возбуждения затрепетали ноздри. – Я хочу выпить…

Они набрались так, что Марина едва успела спрятаться в спальне за шторой, когда раздался звонок, и Вика, пошатываясь, пошла открывать. За коньяком, когда были еще трезвые, они успели приготовить сухой коктейль в любимой кружке Романа, он пил кофе только из этой кружки, оставалось лишь растворить все это кипятком… Еще обсуждали, как поведут себя, если вдруг он придет с Наташей, но потом пришли к выводу, что он не такой дурак, чтобы передавать деньги при своей невесте, что он не станет ее травмировать подобной встречей.

– Ты одна? – спросил Роман, переступая порог и стараясь не смотреть Вике в лицо.

– Одна, – улыбнулась она. – Роман, мы совсем одни… Может, ты объяснишь мне, что происходит?

– Ты собралась? – Он, казалось, не слышал ее, прошел в кухню, не разуваясь, чего раньше с ним никогда не было, сел за стол и стянул с головы лисью шапку. Белые волосы рассыпались по плечам. Вика, покачиваясь, подошла к нему и хотела было обнять его, взять в свои руки его голову, как она это делала всякий раз, когда у нее возникало такое желание, но он отстранился, нахмурился: – Я спросил: ты собралась? Ты одна?

– Да, – прошептала она, глотая слезы. – Да. Да…

– Знаешь, я так плохо сплю, мне постоянно снится он… – сказала Вика, гася свет. – Я стала даже бояться спать…

– А мне, думаешь, кто снится? – отозвалась Марина, чувствуя, как волосы на голове шевелятся, как маленькие, тонкие ядовитые змеи. Она знала, что когда уснет, то сразу же наступит зима, выпадет снег и она с невидимой своей сообщницей, с темным пятном вместо лица, снова будет тянуть за собой санки, на которых лежит длинное, завернутое в испачканную рвотной массой простыню тело Романа.

– Мы тянули его до Графского озера целую вечность… – услышала она приглушенный одеялом голос Вики. – Не помню, как выкапывали яму… Хоть и песок там, под ивами, а все равно копалось тяжело…

– Нам повезло, что нас никто не видел… И хорошо придумали привязать лопату к телу… А ведь какие пьяные были…

– Трезвые не сумели бы…

– Это хорошо, что твоя хозяйка видела, как ты с Романом вернулась во времянку… Думаю, она не заметила, как ты сразу же за ним и вышла, пошла следом… Уверена, что Гончарова разговаривала с ней и решила, что вы с Романом сбежали…