Слова ранили Грейс, как бритвенные лезвия.

– Виновна… виновна… виновна…

– Но это не так, ваша честь! Это ошибка! Я невиновна, и мой муж тоже. Нас подставили!

Вопли и свистки с галереи были такими оглушительными, что Грейс едва слышала собственный голос. У судьи ушла целая минута на то, чтобы восстановить порядок. Когда в зале вновь стало тихо, судья буквально набросился на Грейс:

– Грейс Брукштайн, вы вместе с мужем ограбили своих инвесторов на невообразимую сумму! Невозможно описать страдания, которые причинили людям ваши действия. Но до сих пор вы не выказывали ни малейших признаков раскаяния. Похоже, действительно вообразили, что из-за своего привилегированного положения в обществе не подпадаете под действие законов великой нации. Вы ошиблись.

С галереи донесся одобрительный рев. Зрители у здания суда, наблюдавшие за процессом на специально выставленных телевизионных экранах, ликовали.

– Один ваш отказ признать себя виновной, зная, насколько весомые доказательства приведены в этом зале, может считаться тяжким преступлением. Полнейшее неуважение к закону, а также страдания, которые вы причинили своим жертвам, обусловили мое решение при вынесении приговора. Не сомневаюсь, что все заявления о неведении о делах мужа – абсолютная ложь, ложь, которую вы бесстыдно повторяли и в этом зале, и властям, пытавшимся вернуть деньги вашим жертвам. И за все это я намерен лишить вас свободы на весь остаток жизни.

Судья продолжал говорить, но Грейс его уже не слышала.

«Что же произошло?»

Из Фрэнка словно воздух выпустили. Адвокат буквально растекся по столу, сжимая ладонями голову.

Грейс очнулась, когда пристав сжал ее руку.

Взглянула в сторону Мерривейла.

– Не волнуйся, – произнес тот одними губами. Но потрясенное лицо было выразительнее любых слов. Даже Кэролайн, которая все это время держалась холодно и равнодушно, очевидно, была шокирована.

Грейс пошатнулась. Ей стало плохо. И страшно. Не за себя. За Ленни.

«Я подвела мужа. Что теперь делать? Как доказать его невиновность?»

Стоило Анджело показаться на ступеньках здания суда, как толпа облепила его. Десятки людей толкались, чтобы пожать руку своему герою, похлопать по спине. Он отомстил за них. Отомстил за Нью-Йорк. За обездоленных. За бездомных. За всех жертв алчности и подлости Брукштайнов.

Репортер оттащил в сторону Гарри Бейна и возбужденно затараторил:

– Взгляните только на Микеле! Они в него влюбились! Можно подумать, это Джо Димаджио восстал из мертвых![11] Этот парень стал настоящей рок-звездой!

– Более того, – покачал головой Бейн. – Он национальный герой.

Для Анджело Микеле шоу было окончено, но для Гарри Бейна и Гэвина Уильямса все только начиналось.

Им предстояло найти деньги.

Общий срок наказания, по совокупности за все преступления, совершенные Грейс Брукштайн, составил свыше ста лет в тюрьме, и это стало ведущей темой мировых новостей. Грейс больше не была женщиной – личностью со своими надеждами, мыслями и сожалениями. Она стала эмблемой, символом всего алчного, продажного и прогнившего в Америке. Сил зла, которые привели страну на край экономического коллапса и вызвали столько страданий и мук. Когда Грейс вывели из зала суда и велели ожидать отправки в исправительную женскую тюрьму Бедфорд-Хиллз, ее едва не разорвала толпа. Какая-то женщина умудрилась расцарапать осужденной лицо. Хищные накладные когти впивались в плоть Грейс. Снимки Грейс Брукштайн, прижимавшей ладонь к окровавленной щеке, в то время как двое полицейских тащили ее к тюремному фургону, облетели всю Америку. Ничего не скажешь, падение великих…

После ужасной ночи в одиночке Грейс в пять утра позволили сделать звонок. Она инстинктивно потянулась к родным.

– Грейси? – сонно спросила Онор. – Это ты?

«Слава Богу, она дома».

Грейс едва не расплакалась от облегчения.

– Конечно, я. Ох, Онор, какой кошмар. Не понимаю, что случилось. Адвокат уверял, что все будет в порядке. Но…

– Где ты сейчас?

– Я в тюрьме. Все еще в Нью-Йорке. Я… не знаю точно, где именно. Завтра меня переводят. Куда-то… недалеко от вас. Кажется, в Бедфорд. Там, вероятно, будет лучше. Но, Онор, ты должна мне помочь.

Последовало долгое молчание. Наконец Онор ответила:

– Не понимаю, каким образом. Суд признал тебя виновной.

– Знаю, но…

– И ты не слишком пыталась помочь себе во время процесса. Твоя одежда. О чем только ты думала?

– Я делала так, как велел Фрэнк Хэммонд!

– Ну вот опять! Конни была права.

– О чем ты? – всхлипнула Грейс. – В чем была права Конни?

– Насчет тебя. Послушай, что ты говоришь, Грейс: «Адвокат велел»; «Ленни велел»; «Джон велел». Когда ты научишься отвечать за собственные поступки? Ты больше не маленькая папочкина принцесса. И не можешь ожидать, что мы с Конни будем вытаскивать тебя из очередного переплета!

Грейс до крови прикусила губу. Она отчаянно нуждалась в поддержке сестры, но Онор, похоже, желала прочитать ей нотацию; очевидно, Конни была настроена точно так же.

– Пожалуйста, Онор! Я не знаю, к кому обратиться! Не могла бы ты попросить Джека? Как сенатор, он обладает определенным влиянием. Все это – ужасная ошибка. Я ничего не украла. И Ленни никогда бы…

– Прости, Грейс, но Джек не может ввязываться в подобное дело. Скандал такого рода может нас погубить.

– Погубить тебя? Онор, меня посадят под замок! Ленни мертв и обвинен в преступлении, которого не совершал!

– Я этого не знаю, Грейс. Ради Бога, проснись же! Эти деньги не просто исчезли! Конечно, их взял Ленни. Взял и подставил тебя!

Каждое слово кинжалом вонзалось в сердце Грейс. Мало того, что посторонние люди считают Ленни вором! Но ведь Онор его знала! Знала! Как же могла поверить этому?

Следующие слова были произнесены с ледяной категоричностью:

– Ты сама навлекла это на свою голову, Грейси. Мне очень жаль.

Послышались короткие гудки.

«Тебе жаль?! Мне тоже. Прощай, Онор!»

Поездка в тюремном фургоне, доставившем Грейс в Бедфорд-Хиллз, оказалась долгой и нелегкой. В фургоне было холодно и воняло, сидевшие внутри женщины жались друг к другу, чтобы хоть немного согреться. Грейс смотрела на их лица. У этих женщин не было с ней ничего общего. Кто-то был испуган. Кто-то взвинчен. Кто-то отчаялся. Но на каждом лежала печать бедности и усталости. И все смотрели на Грейс с убийственной, неприкрытой ненавистью.