Бурый открыл дверцу и выволок Резо из машины. Тот все ещедержался за живот. Водитель вышел следом. Резо почувствовал, что его сейчасснова вырвет. К счастью, на этот раз брюки незнакомцев не пострадали.

— Мне нужно в туалет, — простонал Резо.

— Не здесь! — крикнул из машины высокий. — Идите во двор!

Бурый подтолкнул Резо в спину, и они прошли во внутреннийдвор. Резо незаметно осмотрелся.

— Я не могу здесь, — сказал он, — мне нужно войти в подъезд.

— Там гадить будешь? — Водитель сплюнул на землю. — Ладно.

— Пошли с ним, — предложил Бурый.

— Я за ним дерьмо подбирать не должен, — разозлилсяводитель. — Если тебе так хочется, то иди. Тебе же все равно платят больше, чеммне.

— Тогда стой здесь, — кивнул Бурый. — Только никого сюда непускай, пока он не закончит.

Водитель молча кивнул. Резо вошел в подъезд первым, Бурый —за ним.

— Давай, — сказал он с насмешкой. — Делай, что хочешь.

Резо глянул по сторонам. В подъезде — ни души. Резосхватился за брюки, которые с него все время сползали, потому что в камереотобрали ремень. Убийца стоял чуть в стороне, глядя на него с усмешкой. Резосделал шаг и чуть присел, словно собирался поудобнее расположиться. И вдругрезко вскинул руки и нанес удар наручниками по физиономии своего мучителя. Тотвскрикнул. Резо ударил второй раз, третий. Бурый упал, а Резо продолжалмолотить по ненавистному лицу, по лицу убийцы своих друзей. Через несколькосекунд он опомнился. Оглядел себя. Он был весь в брызгах крови. Бурый лежал наполу в такой позе, что сомнений не оставалось: он не сможет подняться. Резосклонился над ним. Неужели он убил этого мерзавца? Прислушался. Уловив слабыйстук сердца, облегченно вздохнул. Нет, он все-таки не убил негодяя, просторазбил ему голову.

Внезапно его снова вырвало. Он отвернулся, чтобы неиспачкать раненого. Потом вытер губы. Быстро обшарил карманы Бурого, но никакихдокументов не обнаружил. Правда, нашел деньги, около полутора тысяч долларов. Иснял с убийцы ремень. Так же изъял пистолет с глушителем и перочинный нож.Теперь следовало подумать, что делать с водителем, стоявшим на улице метрах впяти от подъезда. Резо вытащил пистолет, надел глушитель и попытался выстрелитьв наручники. Но пуля прошла почти рядом с его ногой. Нет, так ничего неполучится. Стрелять должен кто-то другой. А на раздумья времени не было. Резосунул пистолет в карман и побежал к выходу. И тотчас же налетел на водителя,молодого парня лет двадцати пяти. Водитель упал, а Резо для верности несколькораз ударил его ногой. Потом побежал в другую сторону. На его счастье, это былпроходной двор.

— Стой! — закричал водитель, поднимаясь. — Стой!

Но Резо уже выбегал со двора. По улице проносились машины,поднял вверх руки, хотя на них были наручники.

— Стой! — кричали за спиной.

Рядом затормозила машина, старенькие «Жигули» шестой модели.Очевидно, водитель не приглядывался к рукам пассажира.

— Быстрее! — крикнул Резо, вваливаясь в салон. — Пожалуйста,быстрее, в центр.

К ним подбегал водитель с пистолетом в руке, но в этотмомент «Жигули» тронулись с места. Резо оглянулся. Водитель смотрел им вслед,но стрелять не решался, вокруг было слишком много людей.

— Все, наконец-то, — выдохнул Резо несколько минут спустя.

И тут сидевший за рулем мужчина обернулся.

— Что у вас с руками? — в испуге воскликнул он.

Мы сидели почти до четырех утра. Саша Лобанов —действительно неплохой следователь и хороший парень. Но он работал впрокуратуре уже девять лет, попал туда сразу после окончания университета. И,конечно, это не могло не сказаться на его мышлении. Все предлагаемые имварианты сводились в общем к простой формуле: Семен Алексеевич так или иначеперешел кому-то дорогу, поэтому его и убрали. Но «коммерческие варианты»исключались полностью — у покойного не было никаких коммерческих интересов, обэтом знали все. А другие варианты, то есть связанные с его служебнойдеятельностью, могли расследовать только служба охраны и ФСБ.

Тем не менее Саша добросовестно прорабатывал различныеварианты и разрабатывал план совместных мероприятий на следующий день.Результаты вскрытия мы получили той же ночью. И ничего неожиданного необнаружилось. В Семена Алексеевича стреляли четыре раза. Из трех первыхвыстрелов два оказались смертельными. Четвертый, контрольный, производился ужев покойника.

Уехал я из прокуратуры с тяжелым сердцем. Лишь оказавшисьдома, я вспомнил об Игоре. Но звонить в пятом часу утра и узнавать, как ондобрался… Некорректно, да и глупо. Представляю, что подумала бы Алена. Решилабы, что я просто издеваюсь над ней. Теперь, после смерти Семена Алексеевича,мне никто не мог помочь.

Предстояло срочно найти деньги и вытащить Алену с сыном вГерманию, где врачи займутся сердцем Игоря. Как все это глупо… Сердцемаленького мальчика уже начинает давать сбои. Глупо и страшно. А собственно,какая нам разница, когда у нас начинает болеть сердце?

Я полез под душ, чтобы хоть немного прийти в себя.Действительно — какая разница? Мы все равно обречены. Не понимаю, почему людине бегают по улицам и не воют от ужаса. Словно кто-то всемогущий и безжалостныйприговорил всех живущих на земле к смертной казни. Разве принципиально, когдаименно случится эта смертная казнь? Все равно мы все приговоренные. Разницалишь в сроках. У одних срок этот наступит через день — например, взорвется ввоздухе самолет. У других — через неделю, когда случится замлетрясение илиочередная война в какой-нибудь «горячей точке» мира. У третьих — через год, этибудут умирать в мучениях от онкологической гадости, пожирающей человекаизнутри. А некоторым повезет, и они умрут еще через несколько лет от сердечнойнедостаточности.

Чем больше я думал, тем более убеждался в том, что самаяприличная смерть — смерть от СПИДа. Так хоть знаешь, какое именно преступлениеты совершил и почему получил такой суровый приговор. Преступление, правда,выражено в форме греха, но это может являться хоть каким-то утешением дляприговоренного. А для всех остальных? Очевидно, у нас в мозгу срабатываеткакая-то пружина, заставляющая нас есть, пить, любить, гадить, убивать себеподобных и даже наслаждаться какими-то мелкими радостями, забывая о приговоре. Ноприговор существует, он выносится нам в момент рождения, и никакая высшаяапелляционная инстанция не сможет его отменить. Когда мне былочетырнадцать-пятнадцать лет, я об этом много думал. Мне казалось, это ужасно: водин прекрасный день я умру и ничего больше не увижу, ничего не услышу, ни скем не поговорю. Просто усну и никогда не проснусь. Ужасно. Потом я понял, чтои спать не буду, а провалюсь в какую-то темную бездну. Может, поэтому я такбоялся засыпать в подростковом возрасте.