6 декабря

Орлова ожидала Елизавету Алексеевну в гостиной, выходившей окнами на Неву. С тех пор как вдовствующая императрица в прошлом году вновь перебралась в Павловск, её фрейлины редко попадали в Зимний дворец, а в личные покои супруги императора – и вовсе никогда. Орлова с любопытством присматривалась к обстановке. На всём здесь лежал отпечаток заброшенности: гардины с обоями пора было обновить – слишком уж те выцвели, зеркала потускнели, а кое-где пошли пятнами, позолота на рамах облезла. Агата Андреевна лицезрела явное воплощение опалы. Впрочем, может, она и перебарщивала в своих подозрениях. Возможно, с ремонтом не спешили из-за слабого здоровья императрицы.

«Жаль бедняжку, столько лет в загоне. Когда-нибудь её муж спохватится, да поздно будет», – размышляла Орлова.

При всей своей преданности императрице-матери фрейлина любила и Елизавету Алексеевну. Они были почти ровесницами, и Агата Андреевна с сочувствием наблюдала за драматическими перипетиями жизни молодой императрицы. Бедняжка! Изысканная красота и душевная тонкость принесли ей лишь страдания. С ней обошлись так несправедливо: муж не пропускал ни одной юбки, а свекровь изводила ревностью. Именно Мария Фёдоровна первой намекнула в царской семье, что рождённая невесткой девочка – вовсе не от Александра. Несчастная малышка уже шестнадцать лет, как лежала в могиле, а её мать всё ещё жила в опале, и оставалось лишь молиться, чтобы судьба Елизаветы Алексеевны переменилась.

В коридоре послышались голоса, и в комнату вошли две фрейлины. Первой, гордо вскинув темноволосую голову, вплыла Струдза, а из-за её спины выступила Туркестанова. Увидев Орлову, обе удивились.

– Агата? Какими судьбами?..

– Я привезла её императорскому величеству письмо от Марии Фёдоровны, – сообщила Орлова.

Они с Кочубеем решили придерживаться версии с благотворительностью. Императрица-мать передала с Орловой пожертвование на детский приют Елизаветы Алексеевны, а сама фрейлина должна была помочь «правильно» распределить эти средства, а потом привезти Марии Фёдоровне отчёт. По прикидкам Орловой, она, не вызывая подозрений, могла прожить в Зимнем дворце самое малое месяц.

Дверь вновь отворилась, и в комнату вошла приземистая шатенка лет тридцати. Серое платье сидело на ней так плохо, что дама походила на колоду. Орлова знала об этой особе понаслышке. Однако ей было известно главное: камер-фрейлина Сикорская – кузина всесильного военного министра.

– Поосторожнее с ней, Агата, – сказала вдовствующая императрица.

Больше она ничего не добавила, но Орловой и не требовалось объяснений. Понятно, что в апартаментах Елизаветы Алексеевны камер-фрейлина служила глазами и ушами своего пресловутого родственника. Интересно, как она себя поведёт? Сикорская улыбнулась, отчего сделалась гораздо милее – её грубо слепленное лицо стало мягче и женственней – и спросила:

– Её императорское величество ещё не выходила?

Струдза ответила без особой любезности, но вежливо:

– Нет пока… Кстати, Натали, вы знакомы с фрейлиной Орловой?

Сикорская заулыбалась ещё шире и, обращаясь к Агате Андреевне, сказала:

– Я – камер-фрейлина Сикорская.

– Очень приятно, – отозвалась Орлова.

Для полноты картины не хватало двух молоденьких фрейлин, принятых совсем недавно. Может, они сегодня не дежурят? Шелест платьев и шум шагов возвестили о том, что барышни всё же не опоздали.

– Доброе утро, – провозгласила высокая сероглазая шатенка. Маленькая блондинка вторила ей, словно эхо.

Струдза представила барышень Орловой. Шатенка оказалась светлейшей княжной Черкасской, а голубоглазая блондинка – графиней Белозёровой.

«Ольга совсем не похожа на свою сестру», – мысленно признала Орлова (с Лизой Печерской фрейлина в последний раз виделась в Москве три месяца назад).

Княжна оказалась на удивление яркой: белокожая, с прозрачным румянцем на высоких скулах, тёмно-серые глаза отливают синевой, и всё это в раме блестящих шоколадных волос. Ничего не скажешь – хороша! Её златокудрая подруга – прелестная, как фарфоровая пастушка – на фоне Ольги сильно проигрывала.

Услышав фамилию новой знакомой, княжна не выказала волнения. Значит, Лиза ничего ей об Орловой не говорила, и поскольку графиня Печерская осталась в Москве, значит, в ближайшее время уже ничего и не расскажет. Сейчас это оказалось даже кстати, оставалось надеяться, что и старший брат не станет делиться с Ольгой историей своего знакомства с Орловой.

Впрочем, раз все подозреваемые в сборе, пора приниматься за дело. Но начать нужно с императрицы. Как будто подслушав её мысли, из спальни вышла Елизавета Алексеевна.

«Господи, да она просто тает», – расстроилась Орлова.

На вчерашнем балу Агата Андреевна не отходила от императрицы-матери и близко к Елизавете Алексеевне не приближалась, а сегодня – глаза в глаза – её вид показался Орловой удручающим. Государыня направилась прямо к ней и, тепло улыбнувшись, сказала:

– Рада вашему приезду, Агата! Матушка предупредила, что отпускает вас мне в помощь по делам с приютом. И деньги прислала. Как это любезно с её стороны!

– Да, ваше императорское величество. Я имею указания от Марии Фёдоровны помочь в распределении пяти тысяч.

Голубые глаза императрицы засияли, и она сразу же предложила:

– Ну, раз так, то мы поедем в приют прямо сегодня!

Елизавета Алексеевна окинула взглядом своих фрейлин и обратилась к Сикорской:

– Натали, обергофмейстерина давала какие-нибудь поручения на утро?

– Сегодня должны были разбирать бальные туалеты и проверять бельё, – отозвалась камер-фрейлина.

– Ну, для этого много народу не нужно, – сказала императрица и тут же решила: – Сделаем так: со мной поедут Роксана, Барби и Агата, а новенькие после завтрака могут вернуться домой. До завтрашнего дня вы мне не понадобитесь.

Орлова мысленно чертыхнулась. Из пяти подозреваемых на глазах останутся лишь двое. Впрочем, не совсем так: Кочубей настаивал и на проверке самой императрицы. В позиции графа была своя правда: не нужно заранее отказываться ни от каких версий. Итак: Туркестанова и Струдза… А может, Елизавета Алексеевна?

В приюте Елизавета Алексеевна долго беседовала с управляющей – угодливой и до приторности сладкой остзейской немкой. Княжну Туркестанову императрица посадила рядом – делать записи. До делёжки привезённых Орловой пяти тысяч дело ещё не дошло, и Агата Андреевна на вполне законных основаниях не участвовала в разговоре. Всё её внимание было приковано к фрейлине Струдзе, и от Орловой не укрылось, что та выскользнула за дверь.

«Наверное, в сад вышла, – сообразила Орлова, – больше ей деваться некуда».

Садом тут называли обнесённую живой изгородью площадку для игр. Орлова взглянула на императрицу, та была увлечена разговором, Туркестанова не сводила с государыни глаз. Можно ненадолго отлучиться – никто не заметит. Агата Андреевна вышла в ту же дверь, что и Струдза, и поспешила на улицу. Вишнёвую шляпку и тёмный длинный капот Орлова заметила по другую сторону живой изгороди. Струдза сидела на одной из скамей. Даже издали было видно, что фрейлине не до веселья: её обычно гордая голова сейчас поникла, будто у засыхающего цветка. Что же так опечалило гречанку? Орлова подошла к скамье и спросила: