Из моих рук выпали пожелтевшие листы, я опустился нахолодный пол.  Листы все еще расползались под моими пальцами, но я нечувствовал бумагу, я не слышал, как компьютер заговорил монотонным голосом. Ясидел на полу и не мог поверить в то, что последние записи были сделаны моейрукой, моим почерком, самим же мной, только в другом времени, веке, реальности.Пальцы автоматически потянулись к галстуку, что бы ославить узел, но явспомнил, что оголен по пояс. Рубашку я дорвал еще в пустыне.

Мне было не страшно, нет, мне было жутко,  я был смущен,растерян. Все казалось мне игрой в детские прядки и водил почему-то я. Я нехотел водить, но деваться было некуда. Назад пути не было и нужно довести делодо конца в этой реальности, что-то шептало мне на ухо, что не на все вопросы янашел ответы.

 Я поднялся с пола и взглянул в центр залы. В центре залыстояла полностью обнаженная девушка, с белоснежной кожей, темными волосами изелеными, как трава глазами – это была Крид. И только  узор из проводов на ееспине говорил, что она принадлежит иному миру. Миру крови, стали и песка.

- Я – человек, - сказала Крид.

- Я – чудовище,- сказал я.

- Ты жалеешь, что создал меня? – Спрашивает моесовершенство.

- Нет. – Я пошел к ней и взял ее лицо в свои ладони, - нет,я не жалею, ты единственная, о чем я не жалею.

- Так почему ты называешь себя, таким как Моркие?

- Потому что я погубил людей – я совершил преступление радичеловечества, которое отправило мир в тартарары, - мой голос вновь сел, вкоторый раз.

- Как жаль, меня не было рядом, - она и вправду становитьсячеловеком. Ей жаль меня.

- Все поправимо, - ответил я и поглядел в ее зеленые глаза.

- Что от меня требуется? – «Неужели мы стали понимать другдруга без слов?»

- Терпение и железная сила воли, - ответил я.

- Ну, железа мне не занимать, - она широко улыбнулась.

Рассвет, я не люблю его это время суток. Мне большенравиться ночь. Может  оттого, что когда мы с братом были маленькими, мыглядели в небо на звезды и мечтали. Мечтам свойственно сбываться, но лучше быони оставались только мечтами. Мечты приводят в тупик, но тогда мы не знали. Мывыбирались на чердак, брат зажигал фонарь, и мы представляли, что там зазвездами, возможно, кто-то глядит на нас. И вот, мы передаем сигнал sos и,невидимые глаза обращают взор на нас. С неба спускается корабль, и мыотправляемся с новыми друзьями на приключения в неизведанные уголки галактики.Сказали бы мне через двенадцать лет, что  космический вестерн будет стоятьпоперек горла, я бы послал того чудака куда подальше и посоветовал обратиться кпсихологу.

Не люблю рассвет оттого, что когда умерла мама, мы с братомне спали всю ночь перед похоронами. Брат, уткнувшись лицом в подушку, плакалвсю ночь. Я хотел сказать ему, что он не виноват в ее гибели, но мои слова былибы доказательством лжи. Поэтому я сидел возле кровати и  глядел, как братревет. Я не знал, как ему помочь, поэтому просто положил свою ладонь на егоплечо и глядел в окно. Смотрел, как по небу ползут кроваво-красные лучирассвета, и оранжевый диск в радужной оболочке лучей  поднимается на небо  –это было солнце.

Я помню тот момент, когда тело мамы кремировали, а намотдали блестящую белую урну, Алекс не смог взять ее в руки. Он попятился назад,как от гадюки. Тогда взял останки мамы я, и как подавала традиция, отнес их всерое мрачное помещение, где на нижних, и средних, и верхних, и самых верхних полкахстояли точно такие урны - это было кладбище в нашем городе. Урны  ставили рядомс табличкой, где было написано имя умершего человека, так правительствоэкономило драгоценную землю, которой уже тогда не хватало людям.

Я вспоминаю, что тогда брат сделал, закрывшись в ванной. Уродливыйшрам на его левой руке останется навсегда. Помню, как кто-то стал шептать мнена ушко, что там за дверью уборной, Алекс задумал не доброе дело. Помню, какнемела ладонь, когда я выкрикивал слово «Сашка», пытаясь достучаться до брата.Помню, когда брат отрыл дверь, бледный, злой оттого, что смелости хватилоизуродовать только одну руку:

«Никогда, не смей больше называть меня «Сашка»! Сашка подох,в этой ванной! Дошло?!»

«Эй!» - Я толкнул брата в грудь, но он и тогда был сильнееменя.

«Дошло?! Я спрашиваю?!» - Губы у него были белые, как упокойника.

«Эй!» - Я не находил слов, вместо слов была ярость и меняхватило на то, чтобы опять толкнуть его.

«Алекс, только Алекс и ни как больше», - уставшим не детскимголосом сказал он.

«Катись, ты – засранец!» - Я развернулся к нему спиной, ноон не думал меня отпускать:

«Так че Виктор, дошло? Что я сказал?!» - Брат схватил меняза шиворот.

«Засранец, вот че!» - Заявил я и тогда, он показал мне ктостарший брат. Он толкнул меня на пол и бил пока из носа и рта не пошла кровь.Нас разняли, но брата было уже не вернуть. Сашка умер в ванной, тот добрый,славный Сашка, который обожал своих родителей. Он ушел вслед за мамой, а на егоместо пришел другой человек по имени Алекс. Этот новый человек с каждым днемудивлял меня все больше и больше, но Алекс был моим братом, я предпочиталзакрывать на его поступки глаза. Я слепо верил, что боль от потери мамы уйдет ивсе станет на свои места, но все было далеко не на своих местах. Брат падал всениже и ниже, наконец, он дошел до последнего – он подстроил так, что в историис космическим кораблем оказался виновен я. 

Я долго бегал от своих мыслей, но от себя не убежишь. Онинастигли меня, тут, когда я был посередине апокалипсиса, по иронии судьбыпоследний из людей. Гений, обреченный на одиночество,  как последний дикарь былзагнан угол. Я не знал, как мне поступить. С одной стороны он был моим братом –с другой, я от души желал сгнить ему в лабиринтах Моркие. Да, в глубине душиненавидел брата за то, что он заставил меня пройти через все это адово место.

 Я был совсем один. Сидел тут у бронированной двери и ждалпредрассветного утра, не зная, чем окончиться новый день. Я мечтал, только быне сойти с ума, зная то, что узнал я. Мечтал…один, больной своими одинокимимыслями. Я был один на всей дикой планете, и это было страшно, потому, что онодавило на мои плечи не посильным грузом – боль, злость, одиночество, отчаяние,знание.

Я закрыл глаза и уронил свое лицо в ладони, они стали нагреватьсяот моих горячих слез. Слезы были мокрые и соленые на вкус, а  плечи нервноподрагивали, потому, что я был не в силах сдержать себя. Слишком многонакопилось тут, во мне самом. И вот оно, нашло выход в моем отчаянье, в моихслезах. Мужчины не плачут, а я плакал. Да, я плакал, иначе, если бы по моимщекам не стали катиться слезы, кто мог знать, что рассвет встретил уже нечеловек, а монстр. Хотя нет, слезы помогли однажды, и то, только отвлекли,когда умерла мама. Слезы  не помогли и сейчас – я стал тихо сходить с ума,потому что увидел маму. Она  стояла на горизонте и улыбалась мне. Она держала водной руке чаши весов и одна из них наклонилась не в мою пользу. Вот оно –безумие. Награда для гения – галлюцинации.