Поэтому, получив приглашение от лидеров «Большой семерки» наиболее развитых западных стран принять участие в их очередном саммите в Лондоне в июле 1991 года, он воспринял его как возможность открытия нового этапа сотрудничества Советского Союза с крупнейшими экономиками Запада.

Горбачев искренне верил, что его усилия по обезвреживанию такого зловещего «фугаса», как советский тоталитарный режим, должны встретить понимание и поддержку за рубежом. Иначе говоря, что помощь России в трудном излечении от последствий большевистского эксперимента будет воспринята в мире как глобальная проблема. Он просчитался.

Его западные партнеры оказались не более надежными союзниками, чем его бывшие партийные соратники (хотя, с другой стороны, вряд ли стоило ждать от них большей лояльности). Заглядывая за спину Горбачеву и угадывая там силуэт Ельцина, лидеры «Большой семерки» не сочли новые политические и финансовые вложения в перестройку и в ее лидера, ослабленного внутренними кризисами, рентабельными инвестициями. (Правда, потом, потратив неизмеримо бо́льшие средства на ельцинскую Россию, некоторые из них об этом пожалели.)

Несмотря на обрисованную Горбачевым в драматических тонах в его выступлении перед «Семеркой» возможную перспективу скорого коллапса советской экономики без ощутимой помощи извне (что неизбежно приведет к политическому кризису и вероятному установлению в стране реакционного режима), западные руководители ограничились лишь выражением вежливого сочувствия.

Из Лондона Горбачев смог привезти домой только семь миллиардов кредитов вместо запрошенных им ста. Рассуждая в окружении своих советников на тему о помощи СССР, Джордж Буш сказал: «Этот парень ведет себя так, как будто мы ему что-то должны. Но мы не можем вкладывать американские деньги в нерентабельные проекты».

Конечно, в оценках того, что в этот момент происходило в Советском Союзе, между американским президентом и советским была принципиальная разница. В то время как для Горбачева воздушный шар перестройки, теряя подъемную силу, стремительно приближался к земле, для Буша речь шла о проекте политических и экономических инвестиций, которые должны были принести прибыль.

Кроме того, окружение Буша – министр обороны Дик Чейни, советник по вопросам национальной безопасности Брент Скоукрофт и его заместитель Роберт Гейтс – не скрывали, что считают стратегическое ослабление Советского Союза желательной перспективой и рекомендовали Бушу смотреть «через голову Горбачева» на Ельцина. Полагая, что время Горбачева заканчивается, они предлагали закрепить полученные результаты и начинать думать о будущем. Их позиция сводилась к лаконичной формуле: взять все, не отдавать ничего, требовать большего.

Действительно, Горбачев, расстрелявший все «патроны» (вывод войск из Афганистана и Восточной Европы, ликвидация советских ракет СС-20, согласие на вступление объединенной Германии в НАТО и поддержка в ООН американской военной операции против Саддама Хусейна в Ираке), уже не представлял в глазах прагматичных американских руководителей прежней «товарной ценности». А ведь всего лишь за год до этого, боясь, что соблазненная перспективой объединения Германия готова будет заплатить за него Москве своим нейтралитетом, Бейкер клялся Горбачеву, что НАТО «ни на дюйм не продвинется на Восток» и, готовясь к приему советского лидера в Вашингтоне, собирался «обеспечить ему Рождество в июне».

Из всех участников саммита в Лондоне только Коль и Миттеран попробовали добиться поддержки просьб Горбачева. Если Миттеран аргументировал свою позицию тем, что успех перестройки и демократическое преобразование России в историческом плане отвечают собственным интересам Запада, то для Коля эта поддержка была прежде всего выражением благодарности за роль Горбачева в объединении Германии. Поэтому, когда германский канцлер высказал свое мнение Бушу, тот сразу ему ответил: «Мы все знаем, что у немцев глубокие карманы».

Министр иностранных дел Франции Ролан Дюма с горечью признавал: «Мы бросили Горбачева». Президент Франции развил эту мысль: «Очевидно, что успех или неудача проекта Горбачева на 90 % зависят от внутренней ситуации у него дома, а не от западной помощи. Однако нельзя исключать, что в критической ситуации ему может не хватить тех 10 %, в которых мы ему отказали».

Позиция французского и немецкого лидеров имела бы больше шансов на успех, если бы страну – хозяйку саммита представлял не Джон Мейджор, не осмеливавшийся противоречить Бушу, а Маргарет Тэтчер, уже отстраненная от дел. Тем не менее, осознавая важность результатов встречи в Лондоне для Горбачева, Тэтчер, оказавшаяся в эти дни в Москве, не преминула в разговоре с послом США Джеком Мэтлоком потребовать от него передать ее мнение своему шефу. «Мы обязаны помочь Михаилу. Конечно, вы, американцы, не можете этого делать в одиночку, но напишите Джорджу, что он должен проявить качества лидера, как он это сделал во время войны против Ирака. Всего несколько лет назад мы с Рональдом, – сказала она, напоминая о своих тесных отношениях с Рейганом, – отдали бы все деньги на свете за то, что здесь сегодня происходит. Если Запад не придет на помощь Горбачеву, история нам этого не простит».

Позднее, уже после августовского путча в Москве, приехав на Генеральную Ассамблею ООН, Тэтчер сравнила историческое поражение коммунизма с разгромом нацизма. «Это обошлось всему миру в десятки миллионов смертей, в то время как советские люди добились этого сами и без кровопролития. Было бы ужасной ошибкой не помочь им в этом».

Мэтлок после своего разговора с Бушем написал в своем дневнике: «Разумеется, деньги не надо бросать на ветер, но мне кажется, что все его аргументы служили лишь предлогом для того, чтобы не принимать решения, которое могло бы дать результат».

Возвращаясь из Лондона фактически с пустыми руками, Горбачев сказал в самолете Черняеву: «Когда американцы готовили свою войну против Саддама, они без проблем нашли для нее сотни миллиардов долларов. Когда же речь идет о поддержке их потенциального стратегического партнера и проекта, который в перспективе обещает принципиальное изменение всей международной ситуации, они не могут найти несколько десятков».

Поделить Кремль

После 12 июня Россия, за всю свою историю не имевшая ни одного президента, обрела сразу двоих – союзного и республиканского. Оставалось поделить между ними государства, которые они возглавляли.

Горбачев надеялся, что хотя в Ново-Огареве были представлены только девять республик из тех, что составляли в недавнем прошлом союзное государство, ему удастся вернуть хотя бы трех из шести «беглецов» (без прибалтийских республик). Для этого были основания, поскольку новая структура, предоставляя ее членам возможность пользоваться всеми преимуществами принадлежности к общему государству, начиная от субсидий из центрального бюджета, не должна была ограничить те сферы суверенитета, которыми они дорожили, и в частности возможность сохранения местных клановых структур и свободного распоряжения своими природными ресурсами.

На этих условиях они были готовы делегировать центру управление такими сложными и дорогостоящими сферами деятельности, как оборона и внешняя политика, сохранив для него те символы Союза, которые были важны для Горбачева: имя, флаг, герб, Конституцию и, конечно, президента. Такое разделение ролей устраивало восьмерых из девяти лидеров, собравшихся в Ново-Огареве, кроме девятого, считавшего себя первым, – Ельцина.