Между тем голос Ринальдо и голос его отца, звучавшие как-то особенно глубоко и мягко, творили что-то новое. И еще несколько женщин подхватили — незаметно для Петрокки — песню Элизабет. А все остальные ни на минуту не переставали поддерживать щит — топ-топ-топ. Все вместе могло быть величайшим хором в величайшей в мире опере, только цель у этого действа была иная. И цель эта отозвалась ревом орущих голосов. Петрокки воздели руки к небу и начали отступать. Булыжники под их ногами заколебались, и крепкая мостовая Корсо стала проваливаться, образуя яму. Немедленным ответом Петрокки явился еще один многоголосый аккорд с бесчисленными диссонансами. И Монтана вдруг оказались в кольце огня.

Последовало всеобщее смятение. Спасаясь, Паоло, с уже опаленными волосами, бросился по булыжнику, шатающемуся и подпрыгивающему у него под ногами. «Вольтава! — пел он яростно. — Вольтава!» Позади свистело пламя. Облака пара окутывали с верхом даже высоченную Художественную галерею, между тем как река, попавшая под чары, вышла из берегов и заливала Корсо. Вокруг Паоло вода доходила до колен, до пояса и продолжала подниматься. Паоло подумал, что кто-то спел заклятие фальшиво, вполне возможно, что он сам. Но тут он увидел двоюродную сестренку Лину, стоявшую по подбородок в воде, и подхватил ее. Таща Лину за собой, он пробивался сквозь поток по колышущейся мостовой, стараясь добраться до ступеней Арсенала.

Кто-то, вероятно, сообразил сотворить контрзаклинание. Внезапно все прекратилось — пар, потоп, дым. Паоло оказался на ступенях Художественной галереи, а вовсе не Арсенала. Позади остался Корсо — масса вывернутого булыжника, поблескивающего от слякоти и сплошь измазанного коровьим пометом, гнилыми помидорами и разбитыми яйцами. Вряд ли разгром мог быть большим, если бы Капрону захватили войска Флоренции, Пизы и Сиены.

Паоло чувствовал: он на пределе. Лина плакала. Она была слишком мала. Почему ее не оставили с Розой? Паоло видел, как Элизабет тянула за руку Лючию, вытаскивая ее из грязи, а Ринальдо помогал подняться тете Джине.

— Домой! Пойдем домой, Паоло, — хныкала Лина.

Но сражение еще не кончилось. Рассыпавшись по Корсо маленькими группами, Монтана и Петрокки, злые и грязные, осыпали друг друга бранью:

— Еще получите за битое стекло!

— Вы начали!

— Врете! Свиньи вы, Петрокки! Похитители детей!

— Сами свиньи! Мазилы! Предатели!

Тетя Джина и Ринальдо, перевалив через нечто вроде валуна, грязного и склизкого, стояли около него, тяжело дыша. Откуда-то возникла массивная фигура тети Франчески, грязной и в таком гневе, в каком Паоло ее никогда не видел.

— Вы, Петрокки паскудные! Я требую поединка! — прокричала она.

Голос ее пронзительно визжал, как огромная пила, наполняя собой Корсо.

Вызов тети Франчески, казалось, объединил обе стороны. Женский голос из стана Петрокки прокричал:

— Мы согласны!

И оба заляпанных грязью клана в полном составе снова ринулись на середину Корсо.

Догнав своих, Паоло услышал, как Старый Никколо сказал тете Франческе: «Не дури!» Он был похож скорее на чумазого домового, чем на главу знаменитой семьи. И из-за одышки почти не мог говорить.

— Они оскорбили нас и напали на нас! — заявила тетя Франческа. — Они обрекли себя на позор и изгнание из Капроны. И я этого добьюсь! Я и не с такими, как Петрокки, справлюсь.

Даром что грузная и грязная, она всем своим видом — в необъятном черном платье, висевшем клочьями, с седыми прядями, наполовину рассыпавшимися и спадавшими на одно плечо, — это подтверждала.

Но другие Монтана понимали: тетя Франческа — старая женщина. Раздался хор протестующих голосов. Дядя Лоренцо и Ринальдо оба вызвались выступить в единоборстве против Петрокки вместо нее.

— Нет, — решил Старый Никколо, — ты, Ринальдо, был ранен…

Свистки и насмешки со стороны Петрокки не дали ему договорить.

— Трусы! Мокрые курицы! Выходи на поединок!

Покрытое грязью лицо Старого Никколо перекосилось от гнева.

— Ладно. Они получат свой поединок, — сказал он. — Антонио, я назначаю тебя. Выходи.

Паоло охватил прилив гордости. Его отец — он всегда это знал — лучший заклинатель в Доме Монтана. Но чувство гордости сменилось тревогой, когда он увидел, как мать вцепилась в руку Антонио, и заметил озабоченный, насупленный взгляд на измазанном лице отца.

— Ступай! — сердито приказал Старый Никколо.

Антонио выдвинулся в пространство между двумя семьями — медленно, оступаясь о выбитые из мостовой булыжники.

— Я готов! — крикнул он семье Петрокки. — Кто из вас?

Было ясно, что Петрокки еще не решили кто. — Это Антонио! — раздался чей-то встревоженный крик.

Затем последовал невнятный гул переговоров. И по тому, как поворачивались головы и неуверенно перемещались люди в толпе, Паоло решил, что Петрокки ищут кого-то из своих, кто неизвестно почему отсутствует. Но вот суета прекратилась, и сам Гвидо Петрокки вышел вперед. Несколько его сородичей смотрели на него с не меньшей тревогой, чем Элизабет на Антонио.

— И я готов, — заявил Гвидо, гневно оскалившись.

С лицом, сплошь заляпанным грязью, он выглядел свирепым варваром. И к тому же был крупным, кряжистым. Рядом с ним Антонио казался малорослым и хрупким.

— Я требую поединка без ограничений! — прорычал Гвидо.

Похоже, он был даже в большей ярости, чем Старый Никколо.

— Очень хорошо, — сказал Антонио, и в голосе его послышалась легчайшая дрожь. — Что значит — борьба до победного конца. Вы это понимаете?

— Полностью мне подходит, — провозгласил Гвидо.

Он был похож на великана, говорящего: «Фин-фи-фо-фум!» Паоло вдруг сделалось страшно.

Как раз в этот момент появилась герцогская полиция. Полицейские прибыли тихо и не без хитрости: подкатили по обочине на велосипедах. Никто их не замечал, пока полицмейстер и лейтенант не возникли рядом с двумя противниками.

— Гвидо Петрокки и Антонио Монтана, — провозгласил лейтенант, — вы арестованы…

Оба противника вздрогнули и обернулись: по обе стороны каждого были синие с позументом мундиры.

— Уходите, — сказал, выступая вперед, Старый Никколо. — На каком основании вы вмешиваетесь?

— Уходите, — потребовал Гвидо. — Мы заняты делом.

Лейтенант отступил, но полицмейстер был человеком смелым и неистового нрава, с красивыми усами, и свою репутацию смельчака и удальца терять не собирался. Поклонившись старому Никколо, он заявил:

— Эти двое арестованы, остальных попрошу отложить свои распри и помнить: вот-вот начнется война.