— Попробуйте хоть кусочек! Я специально пекла.

Гордость в голосе Джойс не оставляет Крису выбора.

— Ну хорошо, — сдается он, и Джойс пристраивает ломтик ему на край блюдца.

— У вас, может быть, уже есть подозреваемые? — интересуется Элизабет. — Или вы занимались только Вентамом?

— Ибрагим говорит, мои кексы лучше магазинных, — подает голос Джойс.

— Наверняка у них полно подозреваемых, — откликается с другой стороны Ибрагим. — Или я не знаю инспектора Хадсона? Он ничего не упустит!

— Если вкус покажется непривычным, это от миндальной муки, — говорит Джойс.

— Правда, сынок? Вы кого-то уже заподозрили? — обращается к Крису Рон.

— Ну, я не могу…

— Главное — сузить круг. Спорим, вы привлекли экспертов, — говорит Рон Ричи. — Мы с Джейсоном всегда смотрим «Место преступления». Вот бы ему все это понравилось. Что у вас есть? Отпечатки пальцев? Следы ДНК?

В прошлый раз Рон не показался Крису таким въедливым.

— Ну, как вы понимаете, затем мы и приехали. Я слышал, что вы тогда выпивали с Джойс и вашим сыном, мистер Ричи, и подумал, не присоединится ли он к нам? Хорошо бы и с ним побеседовать.

— Он только что написал, — говорит Рон. — Через десять минут будет.

— Ручаюсь, ему захочется узнать все обстоятельства, — говорит Элизабет.

— Еще как захочется, — подтверждает Рон.

— Ну, я уже сказал, что не вправе… — начинает Крис.

— У «Маркс и Спенсер» кексы всегда слишком приторные, вот что я скажу, инспектор, — перебивает его Ибрагим. — И не я один так думаю, почитайте отзывы на их сайте.

Крис уже в полном замешательстве, потому что ломтик кекса не умещается между чашкой и краем блюдца, и все его силы уходят на сохранение баланса. Однако за время службы инспектору приходилось допрашивать убийц, психопатов, мошенников и лжецов, так что он и теперь не сдается.

— На самом деле нам нужно было поговорить только с мистером Ричи и его сыном — и еще с Джойс, вы ведь тоже видели?..

— «Место преступления», на мой вкус, слишком американское, — вступает Джойс. — Я люблю «Льюис». Это по ITV3, мой Sky Plus их поддерживает. По-моему, никто, кроме меня, в нашем поселке со Sky Plus не справляется.

— Мне нравится книжная серия про инспектора Ребуса, — добавляет Ибрагим. — Знаете? Ребус шотландец, и боже мой, какой молодец!

— А мне Патриция Хайсмит, — отзывается Элизабет.

— Все равно «Суини» никому не превзойти, а ведь я всего Марка Биллингема перечитал, — говорит Рон Ричи, опять с неожиданной для Криса твердостью в голосе.

Тем временем Элизабет откупорила бутылку вина и наполняет вдруг появившиеся в руках ее друзей стаканы.

Крису и чаю не достается: стоит поднять чашку к губам, ломтик кекса потеряет равновесие, а если взять чашку с блюдца, ломтик завалится к середине и чашку потом некуда будет поставить. Крис чувствует, что по спине сползает струйка пота, и вспоминает, как допрашивал одного из «Ангелов Ада» — детину двадцати пяти стоунов весом с татуировкой вокруг шеи: «УБИВАЮ КОПОВ».

К счастью, Элизабет приходит ему на выручку.

— Кажется, вам тесновато, старший инспектор!

— Мы обычно собираемся в Мозаичной комнате, — объясняет Джойс. — Но сегодня не четверг, Мозаичная занята «Беседой за пяльцами».

— «Беседа за пяльцами» — совсем новый кружок, старший инспектор, — сообщает Ибрагим. — В него перешли разочаровавшиеся в «Болтливых спицах». Видно, спицы за болтовней забывали о вязании.

— А в большой зал нас не пускают, — говорит Рон. — Там проводит дисциплинарное разбирательство клуб боулинга.

— Разбираются с Колином Клеменсом, он выступил за медицинское применение марихуаны.

— Так что давайте-ка устроим вас поудобнее, — продолжает Элизабет, — и вы нам все-все расскажете.

— Ой, да! — восклицает Джойс. — Говорите помедленнее, мы ведь в этом ничего не понимаем, но это будет чудесно. А кроме лимонного кекса есть еще кофейный с грецкими орехами.

Крис косится на Донну. Та только пожимает плечами и разводит руками.

Отец Мэттью Макки медленно поднимается по лесистой дорожке на холм.

Он-то надеялся, что со смертью Тони Каррана все кончится. Ничего больше предпринимать не придется. Но визит к Яну Вентаму его разочаровал. Строительство «Лесного поселка» продолжается согласно плану. Кладбище переносят.

Пора переключаться на план «Б». И поскорее.

Тропинка сворачивает налево, и с прямого отрезка открывается вид на Сад вечного покоя, который возвышается впереди. Отсюда отцу Макки видны чугунные ворота в краснокирпичной стене — впору грузовику проехать. Ворота выглядят старинными, а стена — новой. Перед воротами площадка — раньше здесь разворачивались катафалки, а теперь грузовики ремонтной службы.

Отец Макки выходит из машины и толкает створку ворот. За ними начинается центральная дорожка, ведущая к большому распятию в дальнем конце кладбища. Он тихо проходит через море душ к подножию Христа. Холм за статуей, за Садом, до вершины, где стоит ферма, зарос высокими буками. У ног Христа отец Макки осеняет себя крестом. Коленопреклонение теперь не для него. Артрит плохо сочетается с католической обрядностью.

Повернувшись, Мэттью Макки окидывает взглядом Сад, щурится на солнце. Надгробия по сторонам дорожки ровными симметричными рядами протянулись сквозь время отсюда до ворот. Ближе к кресту самые старые могилы; новые вставали в ряд, когда приходил срок. На холме — таком красивом, мирном, совершенном — лежат около двухсот тел. Макки думает, что здесь он почти готов поверить в Бога.

Первое надгробие датировано 1874 годом — здесь, у могилы сестры Маргарет Бернадетт, Макки обычно разворачивается и медленно идет обратно.

Старые могилы наряднее, богаче. Макки идет, по сторонам мелькают даты смерти. Вот опрятный рядок викторианских дам — наверное, жестоко переживавших из-за Палмерстона и буров. А здесь женщины, которые в своем монастыре впервые услышали о полете братьев Райт. Дальше женщины, которые опекали хлынувших в эти ворота слепых и увечных и молились за возвращение братьев своих из Европы. Дальше врачи, избирательницы, шоферы — женщины, повидавшие обе войны, и все равно сохранившие веру — надписи на их могилах читаются легче. Дальше телевидение, рок-н-ролл, универсальные магазины, автострады, высадки на Луну. Отец Макки сходит с дорожки где-то в районе семидесятых, где надгробия простые и чистые. Он проходит вдоль ряда, читая имена. Мир менялся самым удивительным образом, но ряды оставались ровными и аккуратными, и имена всё так же повторялись. Он выходит к стене Сада — высотой до пояса и гораздо старше передней стены. За ней вид, не менявшийся с 1874 года. Деревья, поля, птицы — все вечное и неизменное. Он возвращается к дорожке, по пути смахнув листву с одной из плит.