народных песен, чья кожа пахнет корицей, мускатным орехом, гвоздикой и всеми теми греховными ароматами, от которых ее охватывал стыд, потому что ей казалось, что весь мир знает, какие мысли приходят ей в голову, пока она их нюхает. Она представляла себе глотателей огня и жонглеров, укротителей диких зверей и гуттаперчевых женщин, вот только клоунов она совсем не понимала. Кто они, эти люди, которые зарабатывают себе на жизнь тем, что весь мир считает их придурками?

Она рассказывала Руфи о цирке и тем самым подбивала пойти на цирковую площадь на улице Драшковича и хотя бы издали посмотреть на то, о чем сама мечтала еще с тех пор, как вышла замуж и Раде привез ее в Загреб. Каждый год, весной и осенью, преподобный Нико Азинович произносил проповеди против цирка. Ополчался на дрессированных животных и их хозяев-безбожников, слишком громкую цирковую музыку и туземные барабаны, описывал блуд, распространенный среди цирковых артистов, которому они предавались и в железнодорожных вагонах, и в шатрах, а возможно даже, и в клетках, среди животных. Дон Нико говорил обо всем этом столь живо, что можно было подумать, будто он и сам работал циркачом, до того как обратился и пошел по стезе Господней. Проповедовал он и против варьете, оперы, профсоюзных деятелей и коммунистов, против мадьяронов, австрофилов и врагов монархии, а также против онанистов, звукового кино, азартных игр, пьяниц, женских шляпок, людей, выбрасывающих хлеб, детских игрушек, интересных книг, цыган, которые ни во что не верят, евреев, которые обманывают бедняков процентами, и магометан, которым турецкое говно милее друзей-христиан, а как-то раз он произнес проповедь и против метеорологов, ибо лишь Бог может знать, будет ли завтра дождь. Но регулярны были только проповеди против цирка: из года в год, в одно и то же время, как только по городу расклеивали цирковые афиши. И вместо того чтобы подавить у Амалии желание увидеть акробатов и лилипутов, глотателей огня и бородатых женщин, это только усиливало ее жажду совершить такой грех и пойти в цирк. Дважды в год она собиралась сделать это, но всякий раз от такого намерения отказывалась, и так проходила ее молодость, без этого мелкого греха, который даже дон Нико не считал слишком большим, однако для нее он оставался недоступной радостью жизни. Той весной, когда Амалия носила Антуна, ту свою материнскую тоску и горесть, она попросила Раде сводить ее в цирк. Он хохотал и обнимал ее, он буквально задыхался от смеха, он разрумянился, на губах его выступила слюна, и он тогда показался ей отвратительным из-за того, что смеялся над ее желанием, и она рассердилась и потом целый день не хотела с ним разговаривать.

– Другие, когда беременны, требуют жареные баклажаны, ликер из бобов рожкового дерева или камень со дна моря, а ты, голубка моя, хочешь пойти в цирк.

Она рассердилась так, что эти слова не смогли бы ее не задеть, даже если бы она вспомнила их через много лет.

Амалия богохульствовала над тем, что угодно Богу, но ей казалось, что ее богохульство мелкое и может Богу понравиться, – девочка прыгала на оттоманке, как на батуте, подражала воздушным гимнасткам и силачам, поднимающим гири, самым сильным на свете людям, и иногда от большого напряжения пукала, что вызывало у публики дополнительное веселье. Амалия начинала аплодировать и тоном ведущего цирковое представление восклицала, что вот слышатся звуки иерихонских труб и дальше последует номер с леопардами, главный номер нашей сегодняшней программы. Тут Радо-Ядо приносил одноглазого котенка тигровой расцветки, которому было не больше двух месяцев и которого он спас от собак на вокзале в Новской и принес домой, на Гундуличеву, чтобы тот при игре в цирк выступал в роли домашнего леопарда.

Руфь тогда засовывала котенка в птичью клетку и сперва кланялась тете Амалии, потом Радо-Ядо и только потом шкафу, где висели пальто, а под конец и плите:

– О человек, праведник, единственный слуга Божий, если хочешь Божьим быть, делай добро при жизни, почитай брата старшего, и тебя почитать будут твои младшие. В счастии не заносись, а в несчастии не стыдись, да не зарься на чужое, – декламировала Руфь слова, которым научилась у Радо-Ядо, а потом перед последней строфой напрягалась и нахохливалась, будто воробей, который делает вид, что он Королевич Марко[40], и выкрикивала, точно так же, как это делал и Ядо, когда его не понимали, а он тогда сердился:

– Ибо человек-праведник, когда к нему смерть приходит, ничего с собой не уносит, лишь скрещенные руки белые и дела свои праведные.

Произнеся это, Руфь торжественно выпускала котенка из клетки, и он убегал под оттоманку и не вылезал оттуда, пока все не забудут про домашний цирк.

Потом проходила среда, или проходила пятница, и наступали все те четверги и воскресенья, все эти крикливые и истеричные субботы – только бы папа не услышал, как мы говорим о шаббате, у него бы сердце остановилось, когда Руфь надоедала маме Ивке и папе Мони, который никак не мог научиться прикрикивать на Руфь, а мама Ивка его все время в это тыкала носом и заставляла их играть с Руфью в цирк. Они пытались, но не знали, как это делается, к тому же не было и страшного одноглазого леопарда, и все заканчивалось слезами и обещаниями, что в один прекрасный день, когда она еще немного подрастет, они поведут ее в настоящий цирк. После этого Руфь переставала плакать, но появлялась новая проблема, потому что она не забывала их обещаний, как обычно такое забывают дети. Она их помнила, все до одного, собирала и распределяла, как в канцелярской регистрационной книге, и по обещаниям повести ее в цирк училась считать. Когда она научилась считать до двенадцати, Ивка расплакалась. Мони, сам не свой, ломал пальцы и пытался что-то сказать, но вдруг выяснилось, что больше нет такой лжи, в которую девочка могла бы поверить или которая не превращалась бы в еще одно обещание.

В конце концов не оставалось ничего другого, кроме как вести Руфь в прославленный «Империо».

А кто ее поведет? Они могли бы отправиться все вместе, но что будет, если их кто-то увидит? Вместо того чтобы пойти с ребенком на кукольный спектакль «Как маленький Арон перехитрил страшного волка», или в спортивный центр «Конкордия» посмотреть на гимнастику членов спортивного общества «Маккаби», или вместе с гостями из сараевской «Ла Беневоленции»[41]поехать на целый день с экскурсией в замок Тракошчан, Соломон Танненбаум и жалкая дочь Зингера отправляются