и в артиллерийском управлении у них тоже были приспешники… Так вот, все эти гады оставили перед войной нашу армию, да и флот, без зенитных автоматов, – подполковник зло скрипнул зубами. – В тридцать девятом, еще до войны, «эрликоны» [47] были на вооружении не только в самых сильных армиях, но и в румынской, финской, польской… Только когда этих гадов расстреляли или повыгоняли, уже перед войной, наши конструкторы создали образцы 37-мм и 45-мм автоматов. Их наши просто содрали со шведского сорокамиллиметрового автомата Бофорс. Поскольку калибры другие, автоматика вышла нерациональной, да и скорострельность ниже, чем у Бофорса. Но, как говорят французы, за неимением лучшего спят со своей женой, – криво усмехнулся подполковник. – Ты очень удивишься, лейтенант, но в начале семнадцатого года, когда я после школы прапорщиков попал на фронт, в царской армии более чем хватало зенитных автоматов. В Первую мировую войну по немецким аэропланам стреляли 37-мм автоматами Обуховского завода и 40-мм автоматами Виккерса. Вот такие пироги, лейтенант, – подполковник, тяжело вздохнув, замолчал.

Я посмотрел на зарешеченное окно, встал с табуретки и начал вышагивать взад-вперед по камере. А ведь кроме уничтожения зенитных скорострелок еще царской армии Тухачевский хотел вообще уничтожить наш флот как вид вооруженных сил. Он доказывал, что хватит полевой артиллерии на берегу вместе с минными постановками у своих берегов. Причем минными постановками в море должна была заниматься авиация. Но, поскольку морскую авиацию как часть Военно-морского флота предполагалось ликвидировать, то эта задача возлагалась на ВВС. Вот здесь более чем понятно, чьи уши торчат. Для того чтобы нести в Европу или Азию идеи мировой революции на штыках Красной армии, флот точно не нужен. Товарищ Троцкий к нам в семнадцатом прибыл на пароходе из Америки. Ясно, чьи интересы он представлял. А у англосаксов флот – это основной вид Вооруженных сил. Англия и Америка – это морская цивилизация, и им конкуренты в виде мощного советского флота были как кость в горле. А в Штатах кроме ВМС [48] есть еще Корпус морской пехоты, фактически еще один морской вид Вооруженных сил, да и Береговая охрана, силовая структура, не входящая в состав Министерства обороны. А что Тухачевский? Музыку заказывает тот, кто платит деньги… И заместитель народного комиссара Обороны СССР действовал в интересах тех, кто платил по счетам и содержал товарища, хотя вернее было бы сказать мистера, Троцкого. Кстати, белогвардейцев содержали тоже они. В этом вся хитрость англосаксов – ставить на двух игроков сразу. Тогда они всегда будут в выигрыше.

А насчет боевого искусства… Тут все очень даже просто. Боевую подготовку в РККА курировал тот же Тухачевский и его последователи. А Михаил Тухачевский был потомственный дворянин, в худшем понимании этого слова. К русскому народу он относился так же, как и его предки, – как к быдлу, которое продают на базаре или проигрывают в карты. И вполне естественно, что дворяне, которые лучше говорили по-французски, чем по-русски, были поклонниками английского бокса, французского боя ногами сават, а с конца девятнадцатого века именно в офицерской среде в моду стало входить джиу-джитсу. Так что семена, посеянные в Красной армии Василием Ощепковым, легли на уже подготовленную двухвековой русофобией почву. А наши пластуны-характерники из СГОН[49] при НКВД были для них хуже горькой редьки.

Я снова вспомнил нашего инструктора Ивана Павловича. Зимой сорок третьего, когда мы прощались со своим командиром роты старшим лейтенантом Саданшоевым, я кое-что узнал о его старшем товарище. Мы тогда вечером допоздна засиделись в гостинице при штабе Закавказского фронта. Обмывали полученные ордена и медали. Утром мы улетали из Тбилиси в Москву на транспортном «Дугласе». Ни я, ни Саня Пинкевич еще не знали, что через неделю мы продолжим службу в отряде водолазов-минеров. Но то, что я услышал от Нурика, меня весьма удивило.

Оказывается, после окончания Гражданской войны в двадцатых годах, когда товарищ Сталин занимал еще не самую высокую должность в иерархии ВКП(б) [50], его охрану составляли терские казаки-пластуны. Был тогда среди них и этот хмурый дядька. Все эти люди ненавидели Председателя Реввоенсовета, министра обороны по-современному, Льва Троцкого и его приближенных. Автор указа о кровавом расказачивании подобрал себе таких же последователей. Один из них был бывший поручик Михаил Тухачевский, погубивший сотни тысяч красноармейцев во время советско-польской войны. Но близость к Льву Давидовичу спасла того от военного трибунала, а реабилитировать себя смог вчерашний «Ванька-взводный» из гвардейского Семеновского полка, жестоко подавив крестьянское восстание на Тамбовщине, будучи командующим армией. Причем до этой генеральской должности Тухачевский взлетел, минуя все промежуточные ступени. Учиться в академии Генерального штаба, как Семен Михайлович Буденный, сделавший это заочно, он не стал, несолидно это… Так вот, оказалось, что этот Иван Павлович хорошо знал самого Сталина! А после прихода к власти Иосифа Виссарионовича преподавал русский рукопашный бой и пластунскую науку в разведывательно-диверсионной школе [51] при «группе Яши».

Мне вспомнилось наше последнее занятие, которое Иван Павлович проводил вместе с Нуриком. Мы тогда группой стояли на берегу лесного журчащего ручья с прозрачно-чистой водой и внимательно слушали лейтенанта Саданшоева.

– Вы должны научиться дышать и слушать. Вдыхать запах этого ручья и ветра. И слушать, что говорят цветы, вот эти одуванчики, – Нурик указал на отлогий берег ручья, – лесные птицы, ветер, деревья и камни на берегу. Они все живые, только не такие, как мы. Не белковые, не биологические, – лейтенант сбился, подбирая нужные слова. – И если вы научитесь понимать и чувствовать их, то природа будет помогать вам и всегда предупредит об опасности. О засаде на вашем пути, о вражеском снайпере, сидящем на скале… – Нурик замолчал, снова подбирая слова, и тут глухо заговорил младший лейтенант:

– Но помогут и подскажут, только если на душе смертных грехов нет, – не совсем понятно проговорил пластун.

– Точно, Иван Павлович, мне мой дед то же самое объяснял, – скороговоркой выпалил лейтенант. – Только он про харам [52] говорил.

– Это одно и то же, – махнул тогда рукой младший лейтенант, – главное, чтобы смертного греха на душе не было…

Помню, что я тогда даже удивился – этот пластун Первой мировой, воевавший в Гражданскую и за белых и за красных, а потом, в тридцатые, оставивший свой след в виде подорванных мостов в тылах фашистов в Испании и сгоревших японских самолетов на приграничных с СССР аэродромах оккупированной части Китая, нам говорит о грехе. То есть о том, чего делать нельзя. А сколько на нем самом крови – своей рукой зарезанных часовых, застреленных из «нагана» с «брамитом» старших офицеров противника? Но на политрука и на попа он точно не похож.

Хотя то же самое