– Ты уверен, что хочешь кататься?

Вблизи река кажется довольно бурной.

– Конрад, знаешь, что я узнал о разочаровании? Ему очень легко поддаться. Весь мир хочет, чтобы ты поддался. Сколько старообразных людей ползает по Нью-Йорку, а потом оказывается, что им только по шестьдесят. Они начали всего бояться, когда были в нашем возрасте, и погляди, чем это закончилось. А теперь вытаскивай свой чертов каяк.

Выводя двухместный фибергласовый каяк от деревянного причала, Воорт вспоминает, что это Камилла познакомила его с этим спортом. Мысленно он видит ее на речной гоночной яхточке на Гудзоне. Видит, как солнце сверкает в брызгах воды у нее на плечах. Воорт учит Мэтта надевать гидрокостюм, как когда-то она учила его, потом выбирает для кузена спасательный жилет и брызговик.

Воорт переворачивает каяк вверх дном, опускается на колени и просовывает в отверстие голову и плечи. Встает, уравновешивая каяк на плечах, как показывала Камилла, и выходит на причал. С другой стороны деревянного пирса есть трап, ведущий к плавучему доку.

– Помнишь, когда мы были детьми, – говорит Мэтт, – ты привез на ферму своего дружка Мичума и мы вышли в море? Тот парень был настоящим моряком. Ты с ним больше не видишься?

– Встречался на днях, – отвечает Воорт.

Мэтт смеется:

– Он все время хотел править шлюпом сам. Все время говорил: «Можем мы попробовать по-моему? Можем мы править по-моему?» Я тогда укатался от хохота.

– Садись впереди, – говорит Воорт. – Когда гребешь, не наклоняйся ни вправо, ни влево. Я буду править сзади.

Они выходят на реку. Она бурная, зыбкая, но Мэтт прирожденный спортсмен, хоть и ослаблен болезнью. Их руки и плечи синхронно двигаются в медленном ритме. Они выскальзывают из плавучего дока в заводь, защищенную пирсом от более быстрого течения реки.

– Великолепно! – восклицает Мэтт, а Воорт внимательно слушает, не проскользнут ли в голосе кузена боль, напряжение, слабость.

Они держатся вблизи каменистого берега. Воорт знает, что в это время полагается зажечь на каяке огни. Если их заметит береговая охрана, им прикажут вернуться.

– Из этой штуки город кажется нереальным, – говорит Мэтт. – До больницы отсюда – миллиард миль.

Водяная пыль хлещет по лицам.

Пахнет морем. Река особенно красива ночью, когда не видно плавающих презервативов, банок из-под газировки, пластмассовых коробок видеокассет и морд существ, с которыми лучше не связываться. Воорт слышит плеск воды о камни. От вестсайдского шоссе доносится гул движения – машины там, где некогда были лошади; откуда-то еще – гудок буксира и более низкий рев большого корабля или баржи. С севера слышно тарахтение вертолета, заходящего на посадку недалеко от музея-авианосца «Интрепид». Все эти звуки образуют слои в знакомом и уютном звуковом фоне, неизменном для всех, кто решился вмешать свою жизнь в гудящую городскую массу Нью-Йорка.

Они не разговаривают. Для мужской дружбы не нужны слова. Воорт смотрит на спину кузена, пока они двигаются по медленной дуге под звездами, совсем рядом со сверкающими окнами небоскребов. Он безмерно гордится Мэттом. От человека в таком состоянии эта поездка требует не меньше энергии, чем забег от спортсмена-олимпийца.

Сначала заболел Мэтт, думает Воорт. Теперь исчез Мичум. Может быть, утрата – главная причина, почему люди заводят собственные семьи, сдвигаясь поближе, как пионеры ставили в круг фургоны, чтобы защититься?

Вот почему люди рожают детей.

Продолжая грести, он снова возвращается в зимнюю январскую ночь, когда они с Камиллой шли здесь в метель на маленьком каяке. Ночь, когда дело Бейнбриджа достигло кульминации и они оба едва не погибли.

Он с удивлением чувствует, что по крайней мере сейчас резкая злость на нее притупилась до какого-то кислого сожаления.

Мэтт оборачивается, и даже при свете луны Воорт видит, что слабая краска, оживлявшая лицо кузена, исчезла.

– Думаю, нам лучше вернуться, – тихо говорит Мэтт.

Воорт быстро добирается до причала, усаживает кузена в «ягуар», включает обогрев салона и бегом возвращается на берег, чтобы водворить каяк на место.

«Надо бы узнать про Джилл Таун. Но как?»

По пути домой Мэтт дышит с трудом, однако выдавливает:

– Давай зимой покатаемся на лыжах. Горных. До сих пор я ходил только на обычных.

– Замечательная идея, – говорит Воорт и плавно увеличивает скорость, стараясь избегать рытвин, поворачивать аккуратно и как можно мягче нажимать на тормоз.

– Если я буду все еще получать курс химиотерапии, можно будет попробовать Массачусетс, те места на Беркширских холмах, которые так любят дети: Джимини-пик или Баттернат. Но если начнется ремиссия, поехали в Юту. Хочу промчаться по этим черным кручам – с такой скоростью, какую и вообразить не могу.

– Я раздобуду буклеты, – обещает Воорт.

– Тебе лучше… ф-фу… остановить машину.

Воорт беспомощно наблюдает, как содержимое желудка кузена отправляется в канаву. Он может только положить Мэтту руку на спину в надежде, что простое человеческое прикосновение принесет облегчение.

Когда они едут дальше, Мэтт говорит, все еще стараясь сохранить воодушевление:

– В одной из книг, которые ты принес, я прочитал, что жизнь является результатом гибели. Чтобы родилась новая жизнь, старое должно умереть.

– Ты не умираешь.

– Я говорил о другом. Я убью этот проклятый рак, а не наоборот. И тогда я стану новой личностью.

– И что новое мы тогда попробуем? – Они уже сворачивают на Тринадцатую улицу.

– Сегодня вечером – ничего активного. Но когда вернемся домой, можно будет посмотреть какой-нибудь фантастический фильм. Раньше я их не любил, но теперь начинаю видеть, как полезно наблюдать за появлением чудовища. Понимать, с кем имеешь дело.

Улыбка Мэтта похожа на оскал смерти.

– То, что видишь, можно убить, – соглашается Конрад Воорт.

– Ты стреляешь собак? Ты стреляешь собак?

Человек с поврежденным локтем во сне комкает простыни; костяшки пальцев побелели от напряжения. Капелька пота сбегает по брови над быстро дергающимся веком.

Он шепчет имя:

– Лупе.

Он начинает метаться – медленно, тяжело ноги отбрасывают, руки отпихивают одеяло. Пот выступает на лбу, слюна пузырится и сочится по небритой левой щеке.

– Где маленькая собака?

Во сне он не может найти ее. Слишком много дыма и взрывов, глухих раскатистых ударов, и балка раскачивается в летящей пыли среди руин кухни, а на столе стоит бутылка кока-колы, и по ней стекает кровь. Человек с поврежденным локтем поднимает с пола пластмассовый собачий ошейник.