– Здесь собака! Эй! Собака!

Он вскидывается за секунду до того, как срабатывает будильник.

«Я у себя в кабинете, на выдвижной софе».

Собственное дыхание кажется громче металлической трели звенящего на конце стола будильника. Он выключает звонок. Минута, чтобы успокоить дыхание. За окном на третьем этаже еще темно, и утренний Манхэттен сияет обманчивой тусклой безмятежностью. Десять миллионов человек еще спят, но скоро их коллективное сознание будет грубо разбужено.

Чувствуя тошноту, добирается до уборной, но рвет его только желчью.

«Для Джилл Таун все готово. Наступает черед Фрэнка Грина, последнего в списке Мичума».

Он прогоняет сон: чистит зубы, принимает душ – такой горячий, что повышается температура тела, а кожа на животе и спине покрывается красными пятнами. Вернувшись в кабинет, проходит по мягкому ковру к платяному шкафу позади большого письменного стола и вытаскивает с верхней полки комплект термобелья, выцветшие, грязные синие джинсы, фланелевую рубашку в черно-красную клетку и непромокаемые туристические ботинки на резиновой подошве. Охотничья куртка, ярко-оранжевый жилет и соответствующая им кепка на меху сложены в большом выдвижном ящике. Чехол с винтовкой лежит в тайном отделении в глубине шкафа. Это отличный кожаный чехол для – согласно рекламе в «Интернет ган» – «лучшего оружия, доступного в наши дни современному охотнику».

Прежде чем начать одеваться, человек с поврежденным локтем, морщась от боли, надевает гибкую локтевую шину. Зато теперь рука выглядит прямой.

«Когда исчезнет Фрэнк Грин, детектив уже никак не сможет нас найти».

Музыкант несчастных случаев, он сыграет сегодня на винтовке – так саксофонист извлекает ноты из металла. Он использует свои знания о скорости, траектории и попадании, чтобы послать стальную полуторадюймовую пулю и изменить мир.

Внизу, в длинном, узком коридоре, он заходит в кухню – каморку, какими обычно бывают офисные кухни, – в сущности, нишу, крохотную, но функциональную: застланный линолеумом пол, стойка с покрытием из огнеупорного пластика и ряд выкрашенных белой краской шкафчиков по три полки в каждом. Включает кофеварку. Мурлыча на одной ноте – скорее мантру для сосредоточенности, чем песню, – достает из маленького, перегруженного холодильника картонную коробку с яйцами, берет два и жарит яичницу-глазунью на тефлоновой сковородке.

В столь ранний час других людей в конторе нет.

В тостере поджариваются два ломтика белого хлеба. Человека не отвлекают ни аромат колумбийского кофе, ни шипение поджаривающихся яиц, ни запах пригорающих тостов. Пища – это горючее. Горючее – это логика.

В голове звучит голос из воспоминаний двухлетней давности, голос дружеский и уважительный: «Не забывай слов Сунь Цзы, дружище. „Идти вперед туда, где не ждут. Атаковать там, где не подготовились“».

Он доедает завтрак и выходит на улицу мимо кладовых первого этажа и пустого стола администратора. Проходит шесть кварталов до круглосуточного гаража – обычно он этим гаражом не пользуется, – выводит оттуда зеленый «шевроле-лумина», дает сторожу доллар, внимательно осматривает машину и кладет чехол с винтовкой, сделанный в виде футляра для саксофона, в багажник.

– Я и сам играю на трубе, – говорит сторож. – Каждую пятницу вечером выступаю в «Астории».

Седой человек с поврежденным локтем едет на Манхэттен, залитый каким-то серым предутренним светом. Все пронизано ощущением ожидания, нарастающей энергией, готовой извергнуться с наступлением дня. Из-под крышек канализационных люков вырывается пар. Светофоры управляют пустыми улицами, будто тренируясь для машин, которые появятся еще через час. Там и сям в окнах башен из стекла и бетона горят огни. В машине работает радио, по новостному каналу рассказывают о трудовом конфликте в Детройте. Он едет на север по магистрали имени Франклина Делано Рузвельта в сторону моста Уиллис-авеню, въезжает среди ажурных стальных конструкций в Бронкс и увеличивает скорость. Дальше на север – по шоссе имени майора Дигана, дороге Кросс-каунти и Хатчинсон-Ривер в Коннектикут, – не нарушая скоростной режим, чтобы не привлекать внимания полиции.

К девяти он оказывается в западном Массачусетсе и достигает исторического городка Грейт-Баррингтон. Там, проехав мимо белых церквей и сетевых ресторанов (в архитектуре – перетягивание каната между традицией и новаторством), находит главный торговый центр. Красный «форд»-пикап с помятой пассажирской дверью стоит в третьем ряду стоянки напротив супермаркета «Прайс Чоппер», вторым слева – там, где и обещал черноволосый Купидон. Магнитная коробочка с ключами спрятана под левым задним крылом. Несколько минут спустя седой выезжает из города на восток по шоссе 23, идущему через осенние Беркширские холмы.

Мысленно он слышит голос:

– Послушай, приятель, Сунь Цзы говорил: «Самая лучшая война – разрушить планы врага».

У таблички «Ревирский государственный парк» он резко сворачивает налево – на крутой спуск через сосновый лес. За первые полмили ему попадается по крайней мере еще полдюжины пикапов, принадлежащих другим охотникам на оленей, которые на денек отпросились с работы, чтобы пострелять из ружей, забить зимние морозильники, выпить рому и побродить по лесам в ярко-оранжевых жилетах и шапках.

Поглядывая на одометр, он едет две с половиной мили по сужающейся дороге, пока не замечает – точно как и обещал Купидон – брешь между двумя вечнозелеными деревьями и серый валун, на котором какой-то придурок намалевал «Уэнди+Скотт».

Охотник, каких сегодня в Массачусетсе тысячи – с винтовкой и биноклем, – он быстро поднимается по заросшему лесом склону, следуя голубым меткам на деревьях.

Он не встречает других охотников, но видит ориентиры, о которых рассказывал Купидон: дуб с вырезанной на стволе надписью «Голубая любовь», пруд, заросший увядающими кувшинками, полуобвалившуюся трубу – остатки хижины какого-то первопоселенца.

Седой сходит с тропы в заросли ежевики. Добрый знак, думает он, уклоняясь от веток, потому что колючки отгоняют отсюда большинство охотников и, судя по царящей вокруг безмятежности, он один.

Наконец, в точном соответствии с описанием, полученным от Купидона, он видит каменную стену – границу земельного участка какого-то давно умершего пионера – и груду гранитных глыб, из которой пророс крепкий дуб: две толстые ветви отклоняются вправо и влево, образуя гигантскую букву V – знак победы жизни. Правая ветвь такая низкая, что на нее можно облокотиться. Дальше за лесом – ярдов через тридцать – еще одна грунтовая дорога карабкается на гребень холма и исчезает за ним. В данный момент на дороге никого нет.

Двигаясь не спеша, с ленцой, человек с поврежденным локтем смотрит на часы, удобно устраивается на суку дуба, пристроив винтовку на локтях, и наводит бинокль на вершину холма. Из-за шины на локте рука ноет, но он усилием воли отгоняет боль.

«Фрэнк Грин каждое утро, в любую погоду, поднимается на вершину этого холма на горном велосипеде – где-то от десяти до десяти двадцати», – сказал Купидон.