Со Сталиным Евграфа роднит также то, что он -внебрачный сын заводчика Живаго и жившей в Сибири княгини Столбуновой-Энрици. При жизни Сталина были широко распространены слухи о том, что в действительности он внебрачный сын одного грузинского князя, равно как и о том, что у Сталина в Сибири остался внебрачный сын. Кроме того, вторая часть фамилии княгини Столбуновой-Энрици, как указала Наталья Иванова, имеет явно кавказское происхождение, что заставляет вспомнить о двойной фамилии Сталин-Джугашвили, где к тому же совпадают две начальные буквы.

Евграф-Сталин - дух смерти, но в то же время неизменный сказочный помощник в творчестве брату Юрию -Пастернаку. В конце романа Евграф снабжает брата деньгами. Пастернак не сомневался, что заказы на переводы, позволявшие поддерживать существование, поступали если не по прямому, то по косвенному указанию Сталина. Да и один эпизод со звонком по поводу Мандельштама, чрезвычайно поднявший репутацию Мандельштама среди литературных начальников, чего стоит! Недаром Юрий называет Евграфа «добрым гением, избавителем, разрешающим все затруднения».

После того как Юрий приходит в себя и начинает выздоравливать, ему говорят о Евграфе: «Он тебя обожает, тобой зачитывается... Он такой чудной, загадочный. По-моему, у него какой-то роман с властями». Здесь - намек не только на могущество Евграфа-Сталина, но и на его высокую оценку творчества Пастернака. Ходили слухи, что Сталин высоко ценил пастернаковские переводы грузинской поэзии. Кроме того, молва считала, что Сталин избавил дерзкого Пастернака от репрессий (для которых, в принципе, при желании могло хватить положительного отзыва об Андре Жиде в кулуарном разговоре) только потому, что ценил его как поэта.

В военном эпилоге романа Евграф превращается в генерала, точно так же, как Сталин - в генералиссимуса.

В эпилоге Таня Безочередова, дочь Юрия и Лары, рассказывает Евграфу свою историю. Евграф возвращает этой новой Татьяне Лариной, не помнящей родства, имя и подлинных родителей. При этом Татьяна Ларина замечает насчет Евграфа: «Совсем не страшный. Ничего особенного, как все. Косоглазый, черный». Когда-то и Сталин казался Пастернаку не страшным. Другая деталь этого рассказа, Евграф, который мерит избу шагами из угла в угол, - это характерный киноштамп в изображении Сталина, только вместо избы там обычно - кремлевский кабинет.

В то же время «загадка его (Евграфа. - Д.С.) могущества оставалась неразъясненною. Юрий Андреевич и не пробовал проникнуть в эту тайну», а «непонятных и негласных полномочий» Евграфа «никто не оспаривал». Юрий смотрит на брата как на некую тайную благую силу в своей судьбе: «Может быть, состав каждой биографии наряду с встречающимися в ней действующими силами требует еще и участия тайной неведомой силы, лица почти символического, являющегося на помощь без зова, и роль этой благодетельной и скрытой пружины играет в моей жизни мой брат Евграф?» Характерно, что эта сила перестает действовать в 1929 году, когда совершается великий перелом. С этого момента, по мысли Пастернака, Сталин начинает творить для народа уже безусловное зло, хотя и может оказывать благодеяния отдельным людям.

Белые и красные в «Докторе Живаго»: маршал Тухачевский и генерал Молчанов

В этой главе речь пойдет о прототипах двух, не последних по значимости, героев пастернаковского романа: учителя математики, а затем красного комиссара и полководца Павла (Патули) Антипова-Стрельникова и подпоручика царской армии, а затем белого генерала Юсупа Галиуллина. Второй из них с точки зрения прототипов почти неизвестен, по крайней мере, широкой публике, первого же традиционно связывают с одним вполне определенным и очень известным прототипом.

Стоит также подчеркнуть, что многие современники определенно узнавали в Антипове Маяковского с его повышенной революционностью в сочетании с неподходящим непролетарским происхождением. По замечанию Дмитрия Быкова относительно Стрельникова, «та самая революция, которую он так любил, в которую так верил, - теперь преследует его и неизбежно настигнет». То же произошло и с Маяковским.

Антипов - антипод Живаго так же, как Маяковский в поэзии был антиподом Пастернака. Сам Пастернак говорил в 1954 году поэту Варламу Шаламову, только что освободившемуся из ГУЛАГа: «Как много плохого принес Маяковский литературе - и мне, в частности, - своим литературным нигилизмом, фокусничеством. Я стыдился настоящего, которое получалось в стихах, как мальчишки стыдятся целомудрия перед товарищами, опередившими их в распутстве».

Юрий Живаго признается Иннокентию Дудорову: «Маяковский всегда мне нравился. Это какое-то продолжение Достоевского. Или вернее, это лирика, написанная кем-то из его младших бунтующих персонажей, вроде Ипполита, Раскольникова или героя «Подростка». Какая всепожирающая сила дарования! Как сказано это раз навсегда, непримиримо и прямолинейно! А главное, с каким смелым размахом шваркнуто это все в лицо общества и куда-то дальше, в пространство!» В этом качестве Маяковского-бунтаря в романе выступает Антипов-Стрельников.

Вот как в одном из черновиков романа Пастернак рисовал образ Стрельникова в восприятии Юрия Живаго: «Как он любил всегда этих людей убеждения и дела, фанатиков революции и религии! Как поклонялся им, каким стыдом покрывался, каким немужественным казался всегда перед лицом их. И как никогда, никогда не задавался целью уподобиться им и последовать за ними. Совсем в другом направлении шла его работа над собой. Голой правоты, голой истины, голой святости неба не любил он. И голоса евангелистов и пророков не покоряли бы его своей все вытесняющей глубиной, если бы в них не узнавал он голоса земли, голоса улицы, голоса современности, которую во все века выражали наследники учителей - художники. Вот перед кем по совести благоговел он, а не перед героями и почитал совершенство творения, вышедшего из несовершенных рук, выше бесплодного самоусовершенствования человека». Примерно так Пастернак смотрел на Маяковского.

Однако Маяковского видели прототипом не только Антипова, но и другого персонажа романа - адвоката Комаровского. Эту гипотезу выдвинул литературовед Игорь Смирнов, оговариваясь, что «Комаровский и соответствует, и не соответствует Маяковскому. Далеко не все в облике Комаровского воспроизводит черты Маяковского». Смирнов выделяет следующие черты сходства между поэтом и персонажем.

Первая черта сходства сразу бросается в глаза: и у поэта, и у персонажа польские фамилии одинаковой конструкции (польская фамилия и у другого очевидного прототипа -бывшего возлюбленного Зинаиды Николаевны Пастернак, Николая Милитинского).

Есть и гораздо менее очевидные параллели. Маяковский боялся инфекций и был помешан на соблюдении личной гигиены. А в квартире Комаровского нет «ни пылинки, ни пятнышка, как в операционной». Как и Маяковский, Комаровский - завзятый картежник. Той же страстью наделен и его неизменный спутник Сатаниди. Он и Комаровский играют в карты в салоне Свентицкой.

Смирнов указывает на некоторое сходство в привычках поэта и персонажа. Комаровский часто гуляет по Кузнецкому Мосту. В «Охранной грамоте» Пастернак