— Итак, — начал Верстовский, стоя у доски, словно памятник самому себе: высокий, прямой, горделивый. А еще — холодный и бездушный, словно мрамор. — В группе пять троек, две четверки, одна из которых такая слабая, что скорее тоже тройка, — я порозовела, — и всего одна пятерка. Все остальные получили двойки. Знаю, что вы меня ненавидите. Но подумайте, как к вам должен относиться я?!

Далее следовала длинная лекция-нравоучение. Мы же будущие писатели! Голос этого мира, заключенный в слова. Его душа и совесть. Лакмусовая бумажка, на которой проявляется все лучшее, что есть в обществе — и плохое, которого в нашем поколении, видимо, гораздо больше, отпечатывается тоже. Стыд и позор нам. Как мы можем писать достойно, если даже не соизволили хоть немного вникнуть в классические произведения — те, что основа всей литературы!

В общем, декан был очень разочарован. Его вера в молодежь окончательно пошатнулась. Зато я, счастливая обладательница редкой четверки с громадным хвостом, мысленно поблагодарила наших двоечников: в этот день все внимание препода было отдано им.

Еще одно не очень приятное последствие Юлько-Ромкиного прогула: идти обедать мне тоже пришлось в одиночестве. И я вдруг поняла, что, помимо них двоих, так толком ни с кем и не сдружилась после перевода. Девушки из нашей группы разбились на несколько кучек, и кучки эти выглядели такими сплотненными, что прибиться к одной из них казалось невозможным.

Большая столовая находилась в самом сердце главного корпуса, прямиком под актовым залом. Прекрасно отделанное, просторное, но холодное помещение могло вместить всех студентов, преподавателей и работников Ливера за раз. Потолок его подпирали резные колонны, окна, по традиции, утопали в фигурных нишах, покрытый лаком паркет блестел из последних сил. В глубине зала, за красивой, но местами щербатой деревянной перегородкой пряталась линия раздачи. Выбор блюд был неплохим по сравнению с другими общепитами в универе: несколько видов салатов и супов, мясо, жаренная рыба, простые, но разнообразные гарниры.

Скромно отобедав картошкой фри и куриными крыльями, я понесла поднос к стойке с грязной посудой. И вдруг заметила Моля, как ни в чем не бывало расплачивающегося на кассе. Не может быть! Он же, вроде, так дряхл, что не может ходить в университет?!

— Здравствуйте, Сергей Михайлович! А нам сказали, что вы на больничном! — не думала, что однажды буду так радоваться виду безобидного старичка.

— Здравствуйте! Тут такое дело… Как бы это сказать… — Моль убрал кошелек и почему-то начал оглядываться по сторонам. Я проследила за его взглядом и заметила декана, одиноко обедавшего около окна.

Меня охватила ярость. Так и знала, что в этой гнусной подмене виноват Верстовский! Я тихо зарычала и схватила поднос преподавателя. Моль взял себе компот, гороховый суп с черным хлебом и залитую майонезом “селедку под шубой”.

— Так чудесно, что вы поправились! Помочь вам отнести поднос? Он выглядит тяжелым.

— Спасибо, буду премного благодарен… Простите, как вас зовут?

— Красовская Маргарита. Я на четвертом курсе, направление “Художественная литература”… Значит, вы снова будете вести у нас занятия?

— Конкретно у вашего направления — нет. Мне пришлось отдать часть групп. Понимаете, возраст… Состояние здоровья…

— Как?! — поднос опасно задрожал в моих руках. Я поспешила к ближайшему столу, пока случайно не ухайдокала обед Сергея Михайловича.

— У вас теперь ведет Вениамин Эдуардович. Первоклассный знаток зарубежной литературы.

Значит, надеяться на возвращение Моля не стоит? Кошмарная весть… Лучше бы я не ходила в столовую, а съела хот-дог, приготовленной толстой тетенькой в передничке.

— Но мы соскучились именно по вам! — на глаза отчего-то навернулись слезы жалости: к старенькому больному преподу, которого лишают любимого дела, и, главное, к Маргарите Красовской, которая так и не начнет ходить на занятия с удовольствием. — Не позволяйте так с собой… Нужно верить в себя!

— Мужайтесь, Маргарита, — Моль похлопал меня по плечу и заправил за воротник тканевую салфетку, давая понять, что разговор окончен.

Я молча присела на соседний стул. За окнами столовой почти стемнело. Старые чугунные батареи, хоть и жарили изо всех сил, не могли толком прогреть большого помещения. Края белых скатертей подрагивали от сквозняка и многоголосого студенческого рокота.

Если вдуматься, Сергей Михайлович был чудесным преподавателем, но поняли мы это слишком поздно — когда он уже покинул нас. Моль не жестил, не заставлял писать зубодробительные эссе и не задавал работу на дом. И то, что сделал с ним Верстовский, просто-напросто несправедливо!

Мужайся, Маргарита.

Я решительно встала и направилась к столу декана.

10.2. Общий язык

— Приятного аппетита!

Верстовский поднял на меня глаза и чуть не выронил вилку. Согласна, прозвучало скорее как “Да подавитесь вы уже, ради бога!”.

— Красовская! — отец Ромки выглядел пристыженным, будто я застала его за каким-то непотребным делом. Хотя он всего лишь собирался есть борщ. — Вы решили меня доконать? Теперь и в столовой преследуете?

После такого приветствия я и сама опешила. Это кто кого преследует?!

— Смею напомнить, что это вы заняли место одного из преподавателей, а не наоборот! Кстати, я только что видела Мо… Сергея Михайловича. И он сказал, что вы сместили его навсегда.

— Так и есть. Это свежее решение. Я еще не успел поставить в известность всех заинтересованных.

— Но нельзя же лишить человека работы просто из-за того, что он спит на занятиях! — ляпнула я и тут же прикусила язык.

— Маргарита. Не лезьте туда, куда вас не просят, — декан прожег меня своими карими глазами. — У Сергей Михайловича осталась пара групп. И он все еще может заниматься научной деятельностью в стенах университета.

— Но мне правда очень… неудобно. Кажется, что в этом есть моя вина. Можно?.. — Я опять обессиленно села, на этот раз — за его стол, чем заслужила еще один неодобрительный взгляд.

Верстовский попробовал было доесть первое, но быстро отказался от этой идеи: хлебать суп и сохранять при этом высокомерный вид оказалось слишком сложно. Поэтому он отодвинул борщ и принялся за второе. Кромсание отбивной с помощью вилки и ножа подходило его надменному образу куда больше.

— Вы здесь не при чем. У руководства давно были вопросы к Сергею Михайловичу. В силу своего возраста он уже не может работать в полную силу, да это и опасно, в его-то возрасте. Человеку восемьдесят один год, на минуточку!

— Тогда почему его сократили именно сейчас?

Декан помолчал. Будто раздумывал, делиться со мной важной информацией, или не стоит.

— Учеба моего сына начала сильно хромать в последнее время. К сожалению, я только сейчас забил тревогу, и нашел целых две причины его… невнимания