А затем наступил черед Спирки и слепцов. Чем можно было усладить слух гостей боярыни Марфы? Конечно же былиной про храброго молодца Василия Буслаева из Нова-города, тут и спору нет. Слепцы и Спирка превзошли себя, – изрядно проголодавшийся гусляр от невиданного прежде изобилия еды и напитков на пиршественном столе, а Шуйга и Радята от неожиданно нахлынувшего вдохновения – и пели так благозвучно, в лад, что гости прослезились от умиления. А тут еще Ратша и Жила подключились со своими басами. Благовест, да и только!

В славном великом Нова-граде

А и жил Буслай до девяноста лет,

С Нова-городом жил, не перечился,

С мужики новогородскими

Поперек словечка не говаривал.

Живучи Буслай состарился,

Состарился и переставился.

После его веку долгого

Оставалася его житье-бытье

И все имение дворянское,

Осталася матера вдова,

Матера Амелфа Тимофевна,

И оставалася чадо милая,

Молодой сын Василий Буслаевич…

Калики перехожие распевали героические песни и былины битый час – ко всеобщему удовольствию и восхищению. Затем их удалили, сильно этим раздосадовав Волчка, который хотел поразить гостей Марфы Борецкой хитрыми фокусами. Но не срослось – у боярыни были свои планы. Тем не менее калики остались довольны – кроме обещанной платы повар по указанию хозяйки нагрузил их сумы вкусной и дорогой снедью (в корчме такую вкуснотищу не найдешь): остатки мяса с заморскими специями, копченый балык и несколько кусков провесной осетрины. Кроме того, Путила расщедрился и от себя добавил десяток пирогов, а чашник дал кувшин доброго мёда.

После ухода калик боярыня встала и властно подняла руку, требуя тишины. Веселые гости закрыли рты (хотя на хорошем подпитии это было непросто) и воззрились на Марфу, глаза которой вдруг загорелись зловещим огнем.

– Доколе?! – Резкий голос боярыни заставил всех вздрогнуть; он напоминал крик раненой чайки. – Доколе нами будет помыкать Москва?! Великий князь Московский сделал всех нас холопами. Он пренебрегает новгородскими вольностями, пытается в Заволочье отнять наши земли. Дошло до того, што по его указке архиепископом Нова-города поставлен Феофил! Хотя кандидатов было еще двое, и все люди достойные – Пимен, ключник бывшего владыки Ионы, и его духовник Варсонофий. Именно поставлен, хотя нам и преподнесли, будто он избран честь по чести. А новгородцы желали Пимена! Мало того как нам стало известно от нашего посла, князь Иван в своей речи после избрания Феофила назвал Новгород «своею вотчиной»!

Марфа умолкла и какое-то время внимательно наблюдала за реакцией гостей на ее слова. А она была именно такой, как боярыня и предполагала.

– Не позволим! – кричал багровый от выпитого вина и ярости Федор Остафьевич.

– Если Москва хочет войны, она ее получит! – звенел надтреснутым тенорком Афромей Васильевич.

– Соберем вече, поднимем народ! – бушевали остальные.

– И мы, женщины, свое веское слово скажем! – вторили мужчинам верные подруги боярыни Анастасия и Евфимия.

Расчет боярыни оказался верным – хмельные напитки и героические песнопения калик перехожих сделали свое дело. Даже колеблющиеся (те, кто никак не могли определиться, с кем им быть, – с Новгородом или Москвой) перешли на ее сторону. Среди них был и посадник Офонас Остафьевич.

– Сами мы супротив Москвы не сдюжим, – молвил он осторожно, когда крики начали постепенно стихать. – Нам нужна помощь.

– Обратимся к Пскову! – решительно заявил тысяцкий Василий Максимович, убеленный сединами муж, храбрый воин. – Ужо псковичи Нова-городу точно не откажут! Они нам многим обязаны.

– Как сказать, как сказать… – продребезжал тихим вкрадчивым голоском еще один колеблющийся, боярин Иван Кузьмин, сын посадника.

Он всегда отличался рассудительностью, и Марфа насторожилась – Иван Кузьмин мог порушить весь ее замысел, который казался ей неотразимым. Но тут боярыне помог купец Ждан Светешников.

– Твои сомнения, боярин, оправданы, – сказал он, солидно оглаживая свою холеную бороду. – Боюсь, что Псков выступит на стороне Москвы. Но мы можем опереться на другого защитника…

Марфа судорожно сжала кулаки: это судьба! Боярыня уже догадалась, кого Светешников назовет защитником Новгорода. Именно это должна была сказать она, но купец, похоже, ее опередит. И это очень хорошо. Теперь она остается как бы в стороне, а глас народа, представителем которого на пиру были купцы, нужно уважить.

– И кто же это? – спросил Дмитрий, глупо хлопая длинными девичьими ресницами.

Боярыня лишь зубами скрипнула: и за что ей такая немилость от Господа?! Что же Дмитрий так наивен? Первенцев своих, Антония-надёжу и Феликса, она похоронила, от большого мудреца Исаака Борецкого родила троих – Дмитрия, Федора и Ксению, но умом они, увы, не пошли в отца. Дмитрий звезд с неба не хватает, это уже понятно, а Федора в народе вообще прозвали Дурнем.

– Король Польский и князь Литовский Казимир! – ответил, как отрубил, купец.

И Ждан Светешников, и Прокша Никитников вели торговлю с Литвой, поэтому кому, как не им, знать, что Казимир относится к Великому Новгороду с благосклонностью и может взять его под свое крыло. Было бы только желание новгородцев.

После слов купца в горнице воцарилась тишина. Хмель хоть и бродил в головах гостей, но разума их не лишил. Отказать Москве и связаться с Литвой – это было непростое и опасное решение. Его нужно хорошо обмозговать. О чем спустя несколько минут и сказал Иван Кузьмин:

– Мысль хорошая, но надобно все обсудить…

– Так за чем остановка? – спросила Марфа. – Думайте, решайте, гости любезные, ведь вы цвет Нова-города, за вами и главное слово.

– Составить договор, в котором должны быть указаны все наши привилегии, и послать в Литву, к Казимиру, посольство! – решительно брякнул Федор Григорьевич.

Марфа милостиво улыбнулась; деверь умишком не блистал, но иногда говорил дельные вещи.

– Договор, нужен договор! – с облегчением закричали гости, утомленные неожиданным поворотом в застолье, который требовал напряжения ума.

Им хотелось побыстрее вернуться к пиршественному столу, потому как слуги уже несли перемену…

Якушка, которого боярыня удалила с горницы вместе с каликами перехожими, – он хоть и шут, но хитрец еще тот; а лишние уши во время важного разговора ни к чему – проводил их сначала на поварню, а затем к воротам, вдруг почувствовал, что надо бы посетить нужное место. Уже изрядно стемнело, и привратник вышел на улицу зажечь фонари – чтобы гостям было светло, когда они надумают расходиться. Там, как обычно, толклась нищая братия в надежде получить объедки после боярского пира.