class="p1">Он выпрямился в кресле и повернулся ко мне. Вообще, сложно сказать, на что он смотрит. Лишь когда Безымянный смотрит в упор, видно, что он смотрит на тебя. И меня никогда не отпускало чувство, что он видит меня насквозь, видит все мои мысли и чувства.

— Ты узнал, — он не спрашивал, он просто констатировал факт.

— Да. Он приговорен.

Безымянный кивнул.

— Я знаю. Но он тебе не по зубам. На него было четыре покушения, двоих бойцов Сопротивления он убил голыми руками. А в левом рукаве у него старинный кинжал, и он очень хорошо им владеет.

— Я не натворю глупостей. Но приговор должен быть приведен в исполнение.

— Рюсэй сейчас как затравленный волк. Сопротивление стремиться убить его, а у нас он не вызывает симпатий. Мы не можем отвергнуть его — тогда он умрет, а ведь он никогда не шел против нас. Он деклассирован и больше не отдает приказов никому. Единственное дело, которое есть у него — преподавать маловажный исторический предмет.

— Он не отдает приказов… Навсегда?

Безымянный отвернул голову.

— Рюсэй своего рода козырь в рукаве, Одного его вида будет достаточно, чтобы подавить любое крупное восстание… Я расстрелял бы его, но единства среди нас не было, и я отступил. Знаю, Атланта — худшее из всего, что было. Я так и не смог понять, что двигало Рюсэем. Я и сейчас его не понимаю и стараюсь не встречаться с ним.

— Но вы же живете в одной Цитадели?

— Представь себе, он попросился к нам месяц назад. Я думал, эта Цитадель — последнее место, где бы он захотел жить, но возражать не стал. И, вообще, разве это единственный морально-этический вопрос, с которым нам приходится сталкиваться? Два миллиона — ужасная цифра. А если бы их было сто тысяч? Тысяча? Десять человек? Тебе стало бы легче? А если бы Рюсэй зачистил и пригороды, не участвовавшие в восстании, и число погибших приблизилось бы к трем миллионам, стало бы хуже? Или если бы это был не крупный город в Северной Америке, место проведения Олимпиады, а какая-нибудь никому неизвестная область в Азии, были бы жертвы менее значительны?

— То есть?

— То есть любая смерть — непоправима. И если бы для подавления восстания пришлось бы убить только нескольких человек, трагедия не стала бы меньше. И если такое все-таки произошло, то единственное, что мы могли сделать — это принять меры, чтобы Атланта никогда не повторилась.

— Ну да, лес рубят — щепки летят… Все как обычно.

— Все, да не все. Я же говорил, единства среди нас не было. Кто знает, что произошло бы, если бы восстание не было подавлено в течение дня? На какие города оно бы перекинулось? И сколько человек бы погибло? Видишь, одни вопросы в сослагательном наклонении! Так что, мне пришлось примириться с существованием Рюсэя. И тебе тоже придется, хотя бы, на время.

— Да, на некоторое время.

— Только не натвори глупостей! — еще раз предостерег меня Безымянный.

— Не натворю, — пообещал я и вышел.

Лекции по военному делу буднично шли два раза в неделю. Может быть так проявлялась моя «паранойя», о которой мне время от времени напоминал Безымянный, но мне не удавалось отделаться от мысли, что Симода незаметно наблюдает за мной. Он обращал на меня столько же внимания, сколько и на остальных курсантов, то есть, нисколько, но мне казалось, что он слишком часто глядит в мою сторону. И вот, однажды, в начале лекции он сказал:

— Сегодняшняя тема посвящена основам партизанской войны. Конечно, я сейчас мог бы начать с рассказов о скифах, перейти к испанцам и русским наполеоновских войн, и продолжить многочисленными войнами двадцатого века. Но я сам знаю эту тему поверхностно, лишь как историк. А среди вас находится профессионал, который сможет рассказать о сегодняшних, более важных особенностях такой войны. История тоже будет, но сначала нам нужно узнать, что творится за прочными стенами Цитаделей, и только после этого проанализировать различия партизанских движений разных времен и народов. Господин Соколов, — с легкой иронией обратился он ко мне, — Вы прочитаете нам такую лекцию?

Он застал меня врасплох. Но смутить меня было уже слишком трудным делом: общение с Безымянным приучило меня к неожиданным поворотам. Я не стал колебаться. Рассказать только то, что не может повредить Сопротивлению? Большого труда это не составит. Я ощутил прилив вдохновения, и спокойно вышел к кафедре.

Я не торопясь рассказывал о сетевой структуре, об обмене информацией через доверенных лиц, ни словом не упомянув о системе паролей, о бессмысленности борьбы классическими способами — с помощью внедрения агентов в группы. Я не забыл упомянуть и о том, что главным врагом для Сопротивления являются вовсе не Слуги, недоступные в своих Цитаделях, а СП. Когда через полчаса я закончил, я оглянулся на Симоду. Он смотрел на меня с какой-то странной легкой улыбкой. Отпустив меня на свое место, он вернулся, как и обещал, к царю Дарию и скифам. Но после лекции он позвал меня с собой.

Я напрягся. Было бы оружие… У меня не было даже ножа. Хотя, что можно сделать ножом против опытного бойца? Симода шел довольно беззаботно, на первый взгляд, оставив меня за спиной. Но я не сомневался, что в этом, как и в предложении мне прочитать лекцию, был элемент провокации.

Если, входя в комнату Безымянного, я без приглашения садился, нередко без приглашения наливал себе кофе, и, вообще, чувствовал себя как дома, то, зайдя к Симоде, я чувствовал себя как во вражеском лагере — чувство, было уже исчезнувшее у меня.

— Что же, — с иронией обратился он ко мне, не предложив сесть, — я вижу, Вы достойный ученик своего учителя. Человек с убеждениями отказался бы говорить что либо, человек с другими убеждениями, или, вернее, вообще без убеждений, выдал бы все секреты. Но ученик Безымянного поступил так, как поступил бы он сам: рассказал то что интересно, поучительно и не несет никакой практической пользы. Одновременно быть честным и подлецом — узнаваемый стиль руководителя Цитадели один.

— Похоже, Вы недолюбливаете Безымянного и теперь переносите эту нелюбовь на меня? — спокойно поинтересовался я. Симода не мог оскорбить меня: любое его оскорбление я принимал за похвалу.

— Партизану не место в Цитадели, — по-прежнему медленно и спокойно ответил он. — А если он и пришел в Цитадель, то должен прихватить с собой головы хотя бы двух-трех бывших соратников. Безымянный делает из всех свои подобия, людей готовых, когда выгодно, пострелять, когда выгодно, поруководить теми, в кого раньше