Генерал граф Голицын – очень хороший пример офицера старой формации; аристократ до кончиков ногтей, но прекрасный лидер для своих людей, прирожденный командир. По его виду я сказал бы, что в его жилах течет много татарской крови. В любом случае он из тех, кого лучше иметь другом, чем врагом. Мы обсудили возможное наступление в сторону Перми, откуда, как я в шутку предположил, мы смогли бы прийти на помощь войскам генерала Пула, разместившимся на зимних квартирах где-то в районе Архангельска. Мы вернулись в Екатеринбург и без остановки проследовали на лысьвенский фронт, чтобы встретиться с генералом Пепеляевым.

Мы прибыли на лысьвенский фронт на следующий день около десяти утра, но не увидели противника и не услышали его орудий. Его армия была вынуждена отступить на 60 верст в тот самый день, когда мы обсуждали наступление на Пермь, и еще не определилась со своей нынешней позицией. Пепеляев – молодой генерал, не старше тридцати, выглядел как суровый воин. На нем был потертый грязный мундир, хотя и не такой ветхий, как у большинства его солдат. Он ничуть не сомневался, что сможет разбить врага, если у его людей будут винтовки и патроны, которых у многих не было. Половина его людей ждали, что получат винтовки от своих товарищей, которые будут убиты или замерзнут в снегу. Беседа с ним прошла совершенно по-деловому, а присутствие адмирала Колчака, казалось, наполняло всю армию бодростью и энергией. Русский солдат, чьи сапоги давно износились, а ноги были обмотаны мешками для защиты от снега, исполнился уверенности, что вслед за визитом военного министра у него непременно появится и подходящая обувь, и одежда. Пепеляев пришел в мой вагон, чтобы встретиться с генералом Гайдой, и адмирал тоже с удовольствием отведал британского солдатского пайка, пока мы обсуждали всевозможные вещи, включая предполагаемое наступление и действия, которые необходимо предпринять, чтобы оно закончилось победой.

Потом нам пришлось поехать на крайне правый фланг, где действовал генерал Вержбицкий, но адмирал сказал, что состояние солдат крайне печальное, и его первейшей задачей будет организовать тыл и таким образом обеспечить средства, с помощью которых солдат на фронте сможет выполнять свой долг. Мы присутствовали на церемонии вручения флагов 11-му сибирскому полку – красивое зрелище, которому очень способствовал тот факт, что трое офицеров этого полка спасли эти флаги (изначально врученные Петром Великим) от большевиков, а мелкие торговцы и крестьяне несколько месяцев пробирались через большевицкие позиции и благополучно доставили их новому полку.

Адмиралу необходимо было встретиться с генералом Сыровы, генералом Дитерихсом и их штабами в Челябинске и, кроме этого, осмотреть фронт в Уфе. Мы ехали всю ночь и на следующее утро прибыли в Челябинск, где после официального смотра караула отправились на ланч. Я не помню дату, но мой старый приятель полковник Пишон нарушил этикет, чтобы сообщить мне условия заключения перемирия между Германией и Антантой, и принес бутылку шампанского, которую приберегал для случая. Мы поклялись всеми земными и небесными силами, что мы самые великие народы, которые когда-либо видел мир, и таковыми останемся.

Ланч закончился, я оставил адмирала с его генералами и немного прошелся по этому беспорядочному, засыпанному снегом городу, в твердой уверенности, что мы едем в Уфу. В пять часов вечера мне сообщили, что все совещания закончены, но срочные дела заставляют нас вернуться в Омск. Я не возражал, поскольку мне не особенно хотелось видеть очередные части этой армии полуголодных и полуодетых солдат, в невыносимых условиях сражающихся за спасение государства. Мы тронулись в обратный путь и ехали до одиннадцати утра следующего дня, когда прибыли в Петропавловск. Здесь комендант станции сообщил нам, что генерал Болдырев хочет, чтобы наш поезд подождал его поезда, поскольку ему чрезвычайно важно посовещаться с военным министром. Это было первое уведомление о том, что генерал Болдырев выехал из Омска и едет на уфимский фронт. Адмирал пригласил меня в свой вагон и рассказал о критической ситуации, сложившейся в Омске, но не объяснил мне причины внезапного решения главнокомандующего покинуть Омск и по пути встретиться с ним. У меня возникли подозрения, что две группировки в правительстве схватились друг с другом, и каждая решила уничтожить соперника, что адмирал Колчак должен озвучить, какой из группировок он отдает предпочтение, и что его жизнь, а возможно, и жизнь его британского эскорта зависит от этого решения. Болдырев и его люди в Омске не знали ни о присутствии британского эскорта, ни о его численности, и даже если они узнали о нашем совместном появлении на праздновании в Екатеринбурге, то о нашем решении сопровождать адмирала в Челябинск они знать не могли, поскольку оно еще не было принято. Мы приняли его только накануне поездки. Во время революций лишняя предосторожность никогда не помешает, поэтому я отдал своим людям приказ зарядить винтовки и быть готовым ко всему. Кроме того, был дан приказ патрулировать платформу и не подпускать к поездам никаких людей ни в форме, ни в гражданском, а двое солдат, сопровождавших адмирала, ни при каких условиях не должны выпускать его из виду ни на мгновение, не доложив об этом мне. Двое других стояли на страже у входа в вагон генерала Болдырева. Увидев выражение лиц адъютантов главнокомандующего, я почувствовал удовлетворение, потому что мои предосторожности оказались совсем не лишними.

6 ноября 1918 года поезд генерала остановился на станции, и ровно в 12 часов дня адмирал Колчак вошел в вагон Болдырева. Чувствуя, что эта встреча повлечет за собой большие события в России, я попросил своего слугу Мурмана «щелкнуть» оба поезда. Когда тот делал фотографии, к нему подошел рабочий-переселенец и заговорил на хорошем английском. Он спросил, кто все эти офицеры и о чем они говорят, и, когда мой слуга сказал ему, что не знает, переселенец ответил: «Если они не хотят вернуть старый режим, то все хорошо. Но если их цель в этом, то я могу им сказать, что Россия больше никогда не согласится снова жить при старом режиме». Я подумал, и думаю сейчас, что, слушая этого рабочего, слышал голос России. Переговоры между адмиралом и генералом продлились пять часов и закончились в пять вечера.

Адмирал проголодался и пришел в мой вагон, чтобы поесть. У его слуг не нашлось ничего готового, поскольку у русских обычай никогда не начинать готовить еду, пока вы не приготовитесь ее есть. После еды мы поговорили, и из этого разговора я узнал, какие вопросы обсуждались на его совещании с главнокомандующим. Адмирал спросил меня, входит ли в обязанности английского военного министра обеспечение британской армии обмундированием, снаряжением и другими вещами, относящимися к общим условиям ее содержания. Я ответил, что в Англии военный министр отвечает перед кабинетом, а посредством парламента перед всей страной за все вопросы, обеспечивающие эффективность британской армии. Он спросил: «Что бы подумали в Англии, если бы главнокомандующий сказал военному министру, что эти вопросы его не касаются, что ему будет позволено иметь небольшой офис с парой клерков, но никакого штаба. Что Директории (в вашем случае кабинету) нужно только имя военного министра, и чем меньше он будет вмешиваться в ее дела, тем лучше для всех?» Я ответил: «Если бы я был министром, то потребовал бы абсолютного контроля над своим министерством, в противном случае подал бы в отставку». Он на минуту задумался и сказал: «Я так и сделал» или «Я так и сделаю». Я точно не помню, но из дальнейшего следует, что скорее первое, потому что я спросил, как генерал Болдырев отнесся к его требованию, на что адмирал ответил: «Генерал Болдырев очень хороший человек, и хотя он смотрит на все не так, как бы мне хотелось, думаю, он понимает ситуацию и сделает все, чтобы мне было дано больше власти для спасения новой русской армии, которая смогла бы воскресить Российское государство». Я хорошо запомнил слово «воскресить», в нем было столько правды. Государство было мертво. России больше не существовало. Требовалось воскрешение.