национальным поэтом. Общаясь с этими людьми, я научилась проводить параллели между судьбой Гаити и африканских стран. Они страдали от тех же бед: нерадения и тирании руководителей, озабоченных только собственными интересами. Коррупция отравила все общество. Западные страны, заботящиеся лишь о собственных интересах, вмешивались во внутреннюю политику страны. Иногда мне хотелось открыться Роже, рассказать о печальных событиях, сыгравших такую важную роль в моей жизни, задать главные вопросы. Слышал ли он о журналисте Жане Доминике? Знал ли, что у Франсуа Дювалье есть внебрачный сын? Чем сейчас занят последний? Чисты ли его руки? Всякий раз меня останавливал слишком «смелый» характер гипотетической исповеди.

В Дакаре я снова встретилась с Анн Арюндель, начавшей терять разум и страшно исхудавшей. Она все время бормотала невообразимые вещи, лихорадочно сверкая глазами, утверждала, что Секу Туре позавидовал таланту поэта Нене Кхали и приказал тюремщикам убить его и бросить тело в общую могилу.

– Откуда ты все это взяла? – спросила я.

– Рассказал один из раскаявшихся тюремщиков, сбежавший в Зигиншор – центр южного региона Казаманс.

Увидев недоверие у меня на лице, она предложила:

– Поедем со мной в Зигиншор…

Мы, конечно же, никуда не поехали, и с «раскаявшимся тюремщиком» я не встретилась.

Двадцать четвертого марта 1963 года я легко родила в больнице Дантек третью дочь, хрупкую и бледненькую, которую назвала Лейлой. Молоко не пришло – слишком плохо я питалась, живя в Конакри, – и моя девочка стала «искусственницей», единственная из всех детей. В дальнейшем я все время пыталась справиться с тягостным чувством, что Лейла от меня ускользает.

Каждый день, переделав всю домашнюю работу и уложив детей, я обсуждала с Эдди проблему моего будущего. Что делать, как поступить? Бросить Конде? Конечно! Подруга признавала, что этот брак стал настоящей катастрофой, но считала, что наилучшим выходом будет возвращение в Гваделупу. Печально, что у меня больше нет семьи и помощи ждать неоткуда, но Гваделупа – заморская территория, и французская система социального обеспечения обязана будет позаботиться обо мне. Так рассуждала Эдди, но я упрямилась, говорила, что хочу остаться в Африке.

«Почему? Ну почему?! – раздражалась Эдди. – На что ты надеешься?»

Я не могла объяснить.

Этот же вопрос задала мне бывшая соученица Арлетт Кеном. В ту пору, когда так много девушек, родившихся на Антильских островах, выходили замуж за африканцев, она стала женой бенинца, профессора медицины, но жила отдельно от него, с двумя дочерями.

«Чего ты ждешь, почему не возвращаешься в Гваделупу? – резким тоном спрашивала она. – Ты потеряла родителей, но не родину! Сама знаешь, африканцы никогда тебя не примут».

Я пускалась в путаные объяснения, говорила, что после смерти матери Гваделупа перестала что-либо значить для меня, что я теперь свободна и хочу увидеть мир, а сейчас уверена, что земля Африки способна обогатить меня. Арлетт слушала, не перебивая.

– Хочешь остаться в Африке? Давай! Но не забудь, сколько глупостей ты натворила, несмотря на весь твой ум… – вынесла она вердикт.

Последняя фраза отпечаталась в мозгу навечно, она и сегодня терзает мою память. Да, я натворила много глупостей, как утверждали Арлетт и другие мои знакомые, принимала рискованные решения, гналась за мечтами и фантазиями, заставляя страдать близких, в первую очередь – детей, хотя их интересы всегда считала главными.

«Собраться в дорогу. Мое сердце грохотало, переполненное высокими чувствами»

Эме Сезер

С новорожденной на руках я вернулась в Конакри и сразу начала вести занятия в Бельвю, хотя сотрудничество с Жаном Профетом вызывало теперь меньше энтузиазма: у меня появилась новая задача – найти работу. Я просматривала все газеты, приходившие в Центр документации коллежа. Разослала сотни писем в международные организации и разные африканские исследовательские институты, но они остались без ответа – уж слишком коротким было мое тогдашнее резюме. Я снизила уровень притязаний и обратилась в лицеи и коллежи больших городов Африки. Мне сделали одно предложение – пригласили в экспериментальный учебный центр, находившийся в Бобо-Дьюласо, в бывшей Верхней Вольте, теперь Буркина-Фасо. Название переводится как «дом Бобо-Дьюлы».

Однажды я получила предельно лаконичную телеграмму:

«Приезжайте!»

Прислал ее Эдуар Хелман, который станет известен широкой публике под именем Ив Бенот, будущий автор таких замечательных работ, как «ИдеологиЯ африканской независимости» (1969) и «Дидро, от атеизма к антиколониализму» (1970), он же перевел книги ганского философа Кваме Нкрумы[105] и нигерийского политика и профсоюзного деятеля Мази Самуэля Гомсу Икоки.

Он был одним из редких интеллектуалов, открыто разоблачавших фальшивый «заговор учителей» и «хлопнувший дверью» Гвинеи, предавшей революцию. Одно время он преподавал в лицее Донка и тоже жил в квартале Бульбине. Ходили слухи о его нетрадиционной сексуальной ориентации, но точно никто ничего не знал. Личная жизнь этого человека была окутана тайной, а характер он имел трудный, почти невозможный. По примеру Иоланды он переводил дух на моем этаже, прежде чем подниматься к себе на девятый, но однажды, забыв у меня какую-то книгу, сразу примчался, чтобы забрать ее.

Речь шла о последнем романе Томаса Харди «Джуд Незаметный», чья погруженная в отчаяние вселенная полностью совпадала с моим настроением. Очень скоро я прочла все романы этого писателя.

В санатории в Вансе я зачитывалась английской литературой, с юности обожала поэтов – Джорджа Гордона Байрона, Перси Биши Шелли, Джона Китса и особенно Уильяма Водсворта. В пятнадцать лет подруга матери дала мне «Грозовой перевал» Эмили Бронте, и я проглотила его за один зимний дождливый уик-энд. Рассказ о пылких страстях, о любви, которая «сильнее смерти», о ненависти и мести потряс меня. Я не могла забыть этот роман и годы спустя все-таки решилась сочинить «Миграцию сердец» – антильскую вариацию шедевра. Вдохновлял меня пример Джин Рис, которая в романе «Широкое Саргассово море»[106] сделала каннибалами героев «Джейн Эйр» Рочестера и Берту Мейсон. Скажете: «Какая странная идея пришла вам в голову. Шарлотта и Эмили Бронте жили в доме священника два столетия назад!» – и будете правы, хотя я увлекалась не только их творчеством, но и многими другими романами. Жан Пенсо, герой романа «Кто перерезал горло Селанире», практически пришивающий голову ребенку, найденному на куче отбросов, стал аватаром Виктора Франкенштейна – героя романа Мэри Шелли. Двойной персонаж Кассели-Рамзи из «Меланхолических красавиц» – моя версия доктора Джекила и мистера Хайда Роберта Льюиса Стивенсона.

Неожиданная телеграмма от Хелмана, вернувшая мне надежду, одновременно внушила глухую тревогу. Я почти ничего не знала о Гане. Не говорила по-английски. Где взять деньги на пять билетов до Аккры? Сбережений нет, одолжить не у кого (разве что у коммерсантов-малинке!).