Чтобы понять, насколько это непросто, обратимся к примеру переброски на запад 5-го мехкорпуса. Он стал выдвигаться из Забайкалья к западным границам страны еще 25 мая, но к началу войны прибыть полностью так и не успел. И большинство частей этого корпуса выгружались на Житомирщине, когда война уже началась [97]. То есть для переброски по стране одного лишь мехкорпуса, причем не на самое дальнее расстояние, требовалось около месяца. И хотя его части уже имели практически готовые к бою танки и экипажи, но даже им после выгрузки требовалось несколько дней для перемещения в заданное место дислокации, на техобслуживание и заправку горючим и другие мероприятия по подготовке к маршу и боям. И лишь к 26 июня части корпуса, да и то далеко не все, успели сосредоточиться в заданном месте дислокации: в районе Изяславль – Шепетовка – Острог. Более того, одна из частей корпуса начало войны встретила на станции Арысь, расположенной в Южно-Казахстанской области, поскольку из-за загруженности железных дорог для его переброски использовался даже Турксиб [98].

Для полноты картины не помешает обратиться и к воспоминаниям будущего маршала А. Бабаджаняна, который войну встретил в 19-й армии другого будущего маршала, И. Конева: «Под вражескими бомбардировками затруднялась не только поrрузка войск армии, но и передвижение эшелонов, они растянулись на колоссальное расстояние, более чем на пятьсот километров: когда первые достигли района Смоленска, другие только начинали грузиться.

В условиях непрерывных авиационных ударов противника для ввода армии в действие после начала погрузки требовалось не менее 12–15 суток. А их в запасе не было.

Бронированные армады вpaгa развивали наступление на Моrилев, Оршу, Витебск. 19-й армии была поставлена задача: занять оборону по рекам Западная Двина, Вонь.

Подходили эшелоны, войска совершали марш и с ходу вступали в бой с танковыми группировками. Бои были тяжелыми и кровопролитными. К вечеру 9 июля из четырехсот эшелонов прибыло к месту назначения вceгo сто три, остальные медленно пробивались к Смоленску. К этому времени в 19-й армии не было и одной полнокровной дивизии, в соединениях оставалось вceгo по три-четыре стрелковых батальона. Не было артиллерии, она еще нaходилась в пути» [99].

Впрочем, есть вообще сомнение в физическом существовании такой огромной массы танков в Красной армии, которая значилась в докладах. Бумага-то все стерпит, а Сталин или, допустим, Ворошилов и даже гроза генералов Мехлис всё проверить не могли, сколько бы ни старались. Политическое руководство СССР давало руководителям промышленности и армии задания выпустить как можно больше танков и поставить их в строй. При этом соответствующие планы были, говоря прямо, нереалистичными. Это видно хотя бы из того, что в Германии (с учетом присоединенных и оккупированных территорий) в это время имелись гораздо большие заводские и иные мощности, кадровые и трудовые ресурсы, но танков выпускалось гораздо меньше. Однако что было делать подчиненным советских вождей? Правильно, подчиняться и выполнять эти великие планы. Вот и старались ответственные лица их выполнить, как могли. Не получалось в реальности, делали на бумаге. Неслучайно считается, что приписки характерны для плановой экономики. Хотя на самом деле не только для плановой и не только для экономики. Недаром родилась поговорка о том, что статистика пуще наглой лжи. Автору, к примеру, приходилось работать и служить во многих государственных и негосударственных структурах и видеть самому, как ответственные за те или иные показатели лица почти везде и всюду, даже не прибегая к особой хитрости, частенько их завышали, чтобы представить себя в лучшем свете перед начальством или угодить тем или иным персонам. Видел это автор в том числе и в армии. И чем больше количественные показатели, тем чаще всего и больше преувеличения.

Ну а сколько накануне войны в ЗВО было реально боеготовых танков, и вовсе фактически не определялось. В предвоенных документах НКО речь шла только об исправных танках, да и то деление бронетехники по категориям исправности имело лукавый характер. Поэтому, если кто из авторов исторических работ и пытается определить их количество, вынужден давать, по сути, лишь оценочные цифры, исходя опять-таки из бравурных отчетов руководства Красной армии и оборонной промышленности.

Проблемой было и неравномерное распределение танков по армиям и округам, неукомплектованность, несбалансированность танковых соединений РККА (впрочем, дело здесь, возможно, было как раз в реальной нехватке танков на местах, то есть в документах их значилось больше, чем имелось на самом деле). К примеру, начальник штаба 4-й армии ЗОВО Л. Сандалов ее разгромное поражение в первые дни войны в своих мемуарах объяснял прежде всего большим превосходством немцев в самолетах и танках. Он, в частности, писал, что войска противника, противостоявшие 4-й армии, превосходили ее по численности танков почти в два раза и при этом танков новых типов в его армии не было совсем [100].

Л. Сандалов был, само собой, не одинок в своих жалобах на нехватку танков. Подобное же писал в своих воспоминаниях и будущий маршал К. Рокоссовский, который в начале войны командовал 9-м мехкорпусом: «Несчастье заключалось в том, что корпус только назывался механизированным. С горечью смотрел я в походе на наши старенькие Т-26, БТ-5 и немногочисленные БТ-7, понимая, что длительных боевых действий они не выдержат. …И этих танков у нас было не больше трети положенного по штату. Пехота обеих танковых дивизий машин не имела, а поскольку она значилась моторизованной, не было у нее ни повозок, ни коней» [101]. А немного далее К. Рокоссовский опять-таки довольно парадоксально отметил, что в своем мехкорпусе ему пришлось больше опираться не на танки, а на артиллерию [102]. И это было неслучайно, поскольку 9-й мехкорпус находился в стадии формирования. Подобные проблемы были и в иных мехкорпусах КОВО, например в 19-м и 22-м. А в других из них, даже если и было много танков, в том числе и новых, мощных типов, не хватало автомашин, тягачей, бронемашин, артиллерии, боеприпасов, запчастей и т. д.

Или возьмем воспоминания еще одного командира мехкорпуса начала войны Д. Лелюшенко. Он тоже жаловался на трудности формирования своего 21-го корпуса: «По штату корпусу полагалось свыше четырехсот боевых машин, а имели мы только девяносто восемь танков устаревших марок БТ-7 и Т-26. Мощные КВ и Т-34, равных которым не было тогда ни в одной армии капиталистических государств, только начали поступать. Стрелкового и артиллерийского вооружения тоже недоставало» [103].

Но даже начальник штаба сравнительно благополучного 3-го мехкорпуса будущий маршал П. Ротмистров и то в своих мемуарах жаловался на большое превосходство немцев в силах и средствах, которое они имели в начале войны [104]. А ведь в его корпусе на этот момент числилось 669 танков, из них 101 КВ и Т-34 [105]. То есть, если поверить официальным советским документам периода войны и большинству послевоенных сочинителей, этот корпус имел танков даже больше, чем вся вражеская танковая группа Гепнера, которая наступала на этом направлении. Правда, в первые дни войны ей помогала танковая группа Гота, но и 3-й мехкорпус здесь не был единственным. По уверениям П. Ротмистрова, наши дивизии, обороняясь, контратакуя и ведя встречные бои, сражались самоотверженно и уничтожили немало фашистских танков и орудий, но, несмотря на это, были разгромлены уже 26 июня. При этом они потеряли практически все свои танки [106]. Ну а что же стало с немецкими танками, которых так героически уничтожали наши войска? Согласно воспоминаниям этого маршала, они «беспрепятственно двинулись на север, к Западной Двине» [107].