– Женского пола, – еще суше сообщил постник. –В большой шляпе, с сеткой на лице. Немолитвенного вида.

Она! – понял Феликс Станиславович, услыхав про“сетку”. Его мужественное сердце забилось быстро и сильно.

Откуда узнала, где он остановился?

Ах, немедленно ответил сам себе полицмейстер,город небольшой, гостиниц немного, а мужчина он собою видный. Разыскать былонетрудно.

– Кто эта дама, знаешь? – спросил он,наклонившись. – Как зовут?

Хотел даже положить на конторку гривенник илипятиалтынный, но вместо этого стукнул кулаком.

– Ну!

Служитель посмотрел на исключительно крепкийкулак с уважением, неодобрительность во взгляде погасил и украсил речьсловоерсами:

– Нам неизвестно. В городе встречали-с, а кнам они впервые пожаловали-с.

В это было легко поверить – нечего прекраснойи изысканной даме делать в такой дыре.

– Да они вам записку оставили. Вот-с.

Полковник схватил узкий заклеенный конверт,понюхал. Пахло пряным, острым ароматом, от которого ноздри ФеликсаСтаниславовича истомно затрепетали.

Всего два слова: “Полночь. Синай”.

В каком смысле?

Медоточащее сердце тут же подсказалополицмейстеру: это время и место встречи. Ну, про время было понятно –двенадцать часов ноль ноль минут. Но что такое “Синай”? Очевидно, некоеиносказание.

Думай, приказал себе Лагранж, недаром же егопревосходительство губернатор тогда сказал: “Удивляюсь, полковник, резвостивашего ума”. Главное, до полуночи оставалось всего три четверти часа!

– Синай, Синай, поди узнай… – задумчиво пропелФеликс Станиславович на мотив шансонетки “Букет любви”.

Служитель, все еще находившийся подвпечатлением от полицмейстерова кулака, услужливо спросил:

– Синаем интересуетесь? Напрасно-с. Там в этотчас никого. Николаевская молельня закрыта, раньше завтрего не попадете.

И выяснилось, что Синай – это вовсе несвященная гора, где Моисей разговаривал с Господом, вернее не только она, ноеще и известная ново-араратская достопримечательность, утес над озером, гдемолятся святому Николаю Угоднику.

Царственная лаконичность записки впечатляла.Ни тебе “жду”, ни “приходите”, ни что такое “Синай”. Непоколебимейшаяуверенность, что он всё поймет и немедленно примчится на зов. А ведьразглядывала его всего мгновение. О, богиня!

Выяснив, как дойти до Синая (верста с лишкомна запад от монастыря), Феликс Станиславович отправился на ночное свидание.

Его душа замирала от волшебных предчувствий, аесли что-то и омрачало восторг, то лишь стыд за убожество “Приюта”. Сказать,что прибыл инкогнито, с секретной миссией, а в подробности не вдаваться,придумал на ходу полковник. Без подробностей даже еще и лучше получится,загадочней.

Улицы Нового Арарата к ночи будто вымерли. Завсе время, что Лагранж шел до монастыря, из живых существ ему встретилась всегоодна кошка, и та черная.

Мимо белых стен обители, мимо привратнойцеркви полковник достиг лесной опушки. Еще с четверть – часа шагал по широкой,хорошо утоптанной тропе, понемногу забиравшей вверх, а потом деревьярасступились и впереди открылся холм с островерхим теремком, за которым не былоничего кроме черного, испещренного звездами неба.

Бодрой поступью Феликс Станиславович взбежалвверх и остановился: сразу за молельней холм обрывался. Далеко внизу, подобрывом, плескалась вода, поблескивали круглые валуны, а дальше простиралось безбрежноеСинее озеро, мерно покачивающее всей своей текучей массой.

Изрядный ландшафт, подумал Лагранж и снял кепи– не от благоговения перед величием природы, а чтоб английский головной убор несдуло ветром.

Но где же она? Уж не подшутила ли?

Нет! От бревенчатой стены отделилась тонкаяфигура, медленно приблизилась. Страусовые перья трепетали над тульей, вуальпорхала перед лицом легкой паутинкой. Рука в длинной перчатке (уже не серой какдавеча, а белой) поднялась, придерживая край шляпы. Собственно, только этибелые порхающие руки и были видны, ибо черное платье таинственной особысливалось с тьмой.

– Вы сильный, я сразу поняла это по вашемулицу, – сказала девушка безо всяких предисловий низким, грудным голосом, откоторого Феликса Станиславовича почему-то бросило в дрожь. – Сейчас так многослабых мужчин, ваш пол вырождается. Скоро, лет через сто или двести, мужчиныстанут неотличимы от женщин. Но вы не такой. Или я ошиблась?

– Нет! – вскричал полицмейстер. – Вы нискольконе ошиблись! Однако…

– Вы сказали “однако”? – прервала еготаинственная незнакомка. – Я не ослышалась? Это слово употребляют только слабыемужчины.

Феликс Станиславович ужасно испугался, что онасейчас повернется и исчезнет во мраке.

– Я хотел сказать: “одинокая”, но от волненияоговорился, – нашелся он. – Одинокая звезда, вечная моя покровительница,привела меня на этот остров, подсказала сердцу, что здесь, именно здесь ононаконец встретит ту, что грезилась ему долгими…

– Мне сейчас не до бессмысленных красивостей,– вновь перебила красавица, и слабый свет звезд, отразившись в ее глазах,многократно усилился, заискрился. – Я в отчаянии и лишь поэтому обращаюсь запомощью к первому встречному. Просто там, на причале, мне показалось, что… что…

Ее волшебный голос дрогнул, и из головыЛагранжа разом вылетели все заготовленные галантные тирады.

– Что? – прошептал он. – Скажите, что вампоказалось? Ради бога!

– … Что вы можете меня спасти, – едва слышнозакончила она и плавно взмахнула рукой. Этот круг, прочерченный белым почерному, напомнил Феликсу Станиславовичу взмах крыла раненой птицы.

В глубочайшем волнении он воскликнул:

– Я не знаю, что за беда с вами стряслась, но– слово офицера – я сделаю всё! Всё! Рассказывайте!

– И не побоитесь? – Она испытующе заглянулаему в лицо. – Вижу. Вы храбрый.

Потом вдруг отвернулась, и прямо перед глазамиполковника оказалась ее белая, нежная шея. Лагранж хотел припасть к ней губами,но не осмелился. Вот тебе и храбрый.