– Ага, конторщиком. – Донат Саввич вздохнул,вынул из золотого портсигара с бриллиантовой монограммой папиросу, сдул с неекрошку табака. – А откуда у вас полоска на шее? Вот здесь. Такая бывает отпостоянного соприкосновения с воротником мундира у военных… Или у жандармов.

Чертов докторишка! Битый час издевался,заставлял выдумывать всякую чепуху про детскую ветрянку и онанистическиесклонности обожаемого племянника, а сам отлично все понял!

Феликс Станиславович добродушно усмехнулся иразвел руками, как бы отдавая должное проницательности собеседника. Нужно былоснова менять тактику.

– М-да, господин Коровин. Вас на мякине непроведешь. Вы совершенно правы. Я не конторщик Червяков. Я заволжскийполицмейстер Лагранж. Как вы понимаете, человек моего положения пустякамизаниматься не станет. Я прибыл сюда по чрезвычайно важному делу, хоть и внеофициальном качестве. Дело это связано…

– С неким монахом, запросто разгуливающим поводам и пугающим по ночам глупых обывателей, – подхватил ушлый доктор, выпускаяколечко дыма. – Чем же, позвольте осведомиться, сей фантом заинтересовал вашевезденоссующее, то есть я хотел сказать вездесущее ведомство? Уж не усмотрелили вы в святом Василиске пресловутый призрак, которым стращают эксплуататоровгоспода марксисты?

Лагранж побагровел, готовый поставитьзарвавшегося лекаришку на место, но здесь приключилось одно странноеобстоятельство.

День нынче, в отличие от вчерашнего, выдалсясолнечным и необычайно теплым, вследствие чего окна кабинета были раскрыты.Погода стояла сладчайшая. Ни облачка, ни ветерка, сплошь золото листвы ипереливчатое дрожание воздуха. Однако же распахнутая створка жалюзи вдругкачнулась – совсем чуть-чуть, но от профессионального взора полицмейстера этааномалия не ускользнула. Так-так, намотал себе на ус Феликс Станиславович.Поглядим, что будет дальше.

Присматривая краешком глаза за интереснойстворкой, он понизил голос:

– Нет, Донат Саввич, на призрак коммунизмаЧерный Монах нисколько не похож. Однако же имеют место разброд и шатание средиобывателей, а это уже по нашей части.

– Стало быть, Ленточкин – полицейский филер? –Коровин удивленно покачал головой. – Ни за что не подумаешь. Видно, способныймалый, далеко пошел бы. Но теперь, увы, навряд ли. Жалко мальчишку, оночень-очень плох. А хуже всего то, что я не могу сыскать ни одного хотьсколько-то сходного медицинского прецедента. Непонятно, как подступиться клечению. А время уходит, драгоценное время. Долго он так не протянет…

Наконец-то разговор пошел о деле.

– Что он вам рассказал о событиях той ночи? –спросил полковник и вынул блокнот. Доктор пожал плечами:

– Ничего. Ровным счетом ничего. Не в таком былсостоянии, чтоб рассказывать.

Я ему несимпатичен, мысленно констатировалЛагранж, и до такой степени, что не желает нужным это скрывать. Ничего,голубчик, фактики ты мне все равно изложишь, никуда не денешься.

Вслух говорить ничего не стал, лишьвыразительно постучал карандашом по бумаге: мол, продолжайте, слушаю.

– В прошлый вторник, то есть ровно неделюназад, на рассвете меня разбудил привратник. В дом ломился ваш “племянник”,всклокоченный, расцарапанный, с выпученными глазами и совершенно голый.

– Как так? – не поверил Феликс Станиславович.– Совсем голый? И по острову так шел?

– Голее не бывает. Повторял все время одно ито же: “Credo, Domine, credo!” Поскольку он уже бывал у меня прежде, когда…

Знаю, знаю, нетерпеливо покивал полковник,дальше.

– Ах, даже так? – Доктор почесал переносицу. –Хм, значит, о первом своем визите он вам доложить успел… В общем, видя, в какомон состоянии, я велел пустить в дом. Какой там! Кричит, вырывается, двоесанитаров в прихожую затащить не смогли. Попробовали накинуть одеяло – ведьхолодно – то же самое: бьется, срывает с себя. Сгоряча надели смирительнуюрубашку, но тут у него такие конвульсии начались, что я велел снять. Я вообщепротивник насильственных способов лечения. Не сразу, совсем не сразу я понял…

Донат Саввич снял очки, не спеша протерстеклышки и только после этого продолжил свой рассказ.

– М-да, так вот. Не сразу я понял, что имеюдело с небывало острым случаем клаустрофобии, когда больной не только боитсялюбых помещений, но даже не выносит никакой одежды… Говорю вам, очень редкийслучай, я такого ни в учебниках, ни в статьях не встречал. Поэтому и оставилвашего “племянника” для изучения. К тому же и переправить его отсюда непредставляется возможным. Во-первых, простудится. Да и вообще, как везтинагишом в смысле общественной нравственности? Паломники будут фраппированы, даи архимандрит меня по головке не погладит.

Феликс Станиславович наморщил лоб, перевариваяудивительные сведения. Про неспокойную створку жалюзи (которая, впрочем, большене качалась) полицмейстер и думать забыл.

– Погодите, доктор, но… где же вы его держите?Голого на улице, что ли?

Коровин рассмеялся довольным, снисходительнымсмешком и встал.

– Пойдемте, старший конторщик, сами увидите.

* * *

Лечебница доктора Коровина располагалась всамом лучшем месте острова Ханаана, на пологом лесистом холме, поднимавшемся ксеверу от городка. Лагранжа с самого начала удивило отсутствие каких-либозаборов и ворот. Дорожка, выложенная веселым желтым кирпичом, петляла межлужаек и рощиц, где на некотором отдалении друг от друга стояли домики самойразной конструкции: каменные, бревенчатые, дощатые; черные, белые иразноцветные; со стеклянными стенами и вовсе без окон; с башенками имагометанскими плоскими крышами – одним словом, черт знает что. Пожалуй, этотдиковинный поселок несколько напоминал картинку из книжки “Городок втабакерке”, которую маленький Филя очень любил в детстве, но с тех пор миновалочуть не сорок лет, и вкусы Лагранжа за это время сильно переменились.

Первое впечатление, еще до знакомства сДонатом Саввичем, было такое: доверили лечить сумасшедших еще большемусумасходу. Куда только смотрят губернские попечители?

Теперь же, идя за доктором вглубь больничнойтерритории, полковник уже не смотрел на кукольные хижины, а держал в полезрения густые кусты боярышника, обрамлявшие дорожку. Кто-то крался там, сдругой стороны, и не слишком искусно – шуршал палой листвой, похрустывалветками. Можно было бы в два прыжка оказаться по ту сторону живой изгороди исхватить топтуна за шиворот, но Лагранж решил не торопиться.