Оранжерею Лагранж покинул в глубокойзадумчивости. Ясно было, что от “попрыгуна” помощи ждать нечего. Посланецпреосвященного сделался совершенным идиотом. Ну да ничего, как-нибудь обойдемсяи сами. День нынче ясный, значит, и ночь будет светлая. Народится новый месяц,самая пора для Черного Монаха. Сесть с вечера в засаду на этой, как ее, Постнойкосе. И взять голубчика с поличным, как только заявится. Что с того, что онпризрак? В позапрошлом году, еще в свою бытность на прежней должности вПривисленском крае, Феликс Станиславович лично заарестовал Стася-Кровососа,самого Люблинского Вампира. Уж на что ловок был, оборотень, а не пикнул.

Но прежде чем возвращаться в Арарат, оставалосьзакончить еще одно дело.

Выйдя из тропиков на отрадную севернуюпрохладу, полицмейстер прислушался к тишине, постоял с полминуты безо всякогодвижения, а потом стремительно бросился в кусты и выволок оттуда упирающегосячеловечка – того самого соглядатая, что давеча крался вдоль дорожки, да и подокном, надо полагать, тоже он подслушивал, больше некому.

Оказалось, знакомый. Такого раз увидишь – непозабудешь: черный берет, клетчатый плащ, фиолетовые очки, бороденка клоком.Тот самый невежа с пристани.

– Кто таков? – проревел полковник. – Зачемшпионил?

– Нам нужно! Непременно! Обо всем! –затараторил коротышка, глотая слова и целые куски предложений, так что общегосмысла в трескотне не просматривалось. – Я слышал! Власти предержащие!Священный долг! А то черт знает чем! Тут смерть, а они! И никто, ни одинчеловек! Глухие, слепые, малиновые!

– Сергей Николаевич, голубчик, успокойтесь, –ласково сказал крикуну Коровин. – У вас опять будут конвульсии. Этот господинприехал к тому молодому человеку, что живет в оранжерее. А вы что себевообразили? – И вполголоса пояснил полковнику. – Тоже мой пациент, СергейНиколаевич Лямпе. Талантливейший физик, но с большими странностями.

– Ничего себе “со странностями”, – пробурчалФеликс Станиславович, но железные пальцы разжал и пленника выпустил. – Полныйумалишот, а еще на свободе разгуливает. Черт знает что у вас тут за порядки.

Скорбный духом физик умоляюще сложил руки ивоскликнул:

– Страшное заблуждение! Я думал, только я! Аэто не я! Это кто-то еще! Тут не так! Всё не так! Но это неважно! Надо туда! –Он ткнул пальцем куда-то в сторону. – Комиссию надо! В Париж! Чтоб Маша и Тото!Пусть сюда! Они увидят, они поймут! Скажите им всем! Смерть! И еще будут!

Всё, хватит. Лагранж был сыт по горло общениемс идиотами. Он неделикатно покрутил пальцем у виска и пошел прочь, носумасшедший всё не желал угомониться. Обогнал полковника, забежал вперед,вцепился руками в свои дурацкие очки и в отчаянии простонал:

– Малиновая, малиновая голова! Безнадежен!

* * *

Чтоб не терять время, идя по плутающей межхолмов кирпичной дорожке, полицмейстер взял прямой курс на колокольнюмонастыря, что поблескивала золотой луковкой над верхушками деревьев. Шелнегустой рощей, потом поляной, потом желто-красными кустами, за которыми вновьоткрылась полянка, а за ней и окончательный спуск с возвышенности на равнину,так что был отлично виден и город, и монастырь, чуть не пол-острова да ещеозерный простор в придачу.

На краю полянки, в ажурной беседке, сиделкакой-то человек в соломенной шляпе и куцем пиджачке. Услышав за спинойрешительную поступь, незнакомец испуганно вскрикнул и проворным движениемспрятал что-то под пальто, лежавшее рядом на скамейке.

Этот жест был Лагранжу отлично знаком пополицейской службе. Так застигнутый врасплох вор прячет краденое. Можно безколебаний хватать за шиворот и требовать вывернуть карманы – что-нибудьуличающее уж непременно сыщется.

Вороватый субъект оглянулся на полковника иулыбнулся мягкой, сконфуженной улыбкой.

– Простите, я думал, это… совсем другойчеловек. Ах, как это было бы некстати!

Тут он заметил профессионально подозрительныйвзгляд Феликса Станиславовича и тихонько рассмеялся:

– Вы, должно быть, подумали, что я тут орудиеубийства спрятал или еще что-нибудь ужасное? Нет, сударь, это книга.

Он с готовностью приподнял пальто, под которыми в самом деле оказалась книга: довольно толстая, в коричневом кожаномпереплете. Одно из двух: либо какое-нибудь похабство, либо политическое. Иначезачем прятать?

Но полицмейстеру сейчас было не до запретногочтения.

– Какое мне дело? – раздраженно буркнул он. –Что за манера приставать с глупостями к незнакомому человеку…

И пошел себе дальше, чтоб спуститься потропинке к городу.

Разговорчивый господин сказал ему вслед:

– Мне и Донат Саввич пеняет, что я слишкомнавязчив и докучаю людям. Извините.

В голосе, которым были произнесены эти слова,не было и тени обиды. Лагранж остановился как вкопанный, но не от раскаяния загрубость, а заслышав имя доктора.

Полковник вернулся к беседке, посмотрел нанезнакомца повнимательней. Отметил доверчиво распахнутые голубые глаза, мягкуюлинию губ, детски-наивный наклон светловолосой головы.

– Вы, верно, из пациентов господина Коровина?– учтивейшим образом осведомился полицмейстер.

– Нет, – ответил блондин и опять нисколько необиделся. – Я теперь совершенно здоров. Но раньше я точно лечился у ДонатаСаввича. Он и сейчас за мной приглядывает. Помогает советами, чтением вот моимруководит. Я ведь ужасно необразован, нигде и ничему толком не учился.

Кажется, предоставлялась удобная возможностьсобрать дополнительные сведения о колючем докторе. Сразу было видно, что этотмалахольный ничего утаивать не станет – выложит всё, о чем ни спроси.

– А не позволите ли с вами немножко посидеть?– сказал Лагранж, поднимаясь на ступеньку. – Очень уж тут вид хорош.

– Да, очень хорош, я оттого и люблю здесьнаходиться. Мне тут давеча, когда воздух особенно прозрачен был, знаете, что наум пришло? – Светловолосый подвинулся, давая место, и снова рассмеялся. –Посадить бы сюда какого-нибудь самого отчаянного атеиста, из тех, что всётребуют научных доказательств существования Бога, да и показать такому скептикуостров и озеро. Вот оно доказательство, и других никаких ненадобно. Вы со мнойсогласны?

Феликс Станиславович немедленно и с жаромсогласился, прикидывая, с какого бы конца вывернуть на продуктивную тему, нословоохотливый собеседник, похоже, имел на предстоящий разговор собственныевиды.