тоже поспешила к ней и тотчас же об этом пожалела: меня затерли, затолкали так, что я ощутила резкую боль в животе. Стремясь выбраться из тесноты, стала пятиться, и тут мне сделалось дурно.

С трудом, в полуобмороке, вывалившись из толпы, я обессиленно присела в полутемном углу вагона, чувствуя, как все плывет, кружится перед глазами.

— Чего навалились, сошли бы на землю. Хоть на белый свет поглядеть! — крикнула одна из женщин.

— И то правда, чего стоим? Вылазьте, бабоньки! — загалдели вокруг.

Женщины неловко, охая, стали спрыгивать на землю. За ними сыпанули и дети. Надрывая горло, закричала Елизавета Сергеевна:

— Порядок, товарищи женщины, соблюдайте порядок!

— Какой еще порядок?

— Ей порядок, а тут дышать нечем, хоть помирай. В вагоне-то хоть топор вешай!

— Да постойте вы… Мы же не знаем, сколько здесь простоим, — жалобно как-то сказала Елизавета Сергеевна: — Кто будет отвечать, если вы отстанете, как Ираида Ивановна?

— Надо пойти узнать, когда тронемся.

— Верно! Пошли на станцию, там все узнаем.

И несколько женщин, не обращая внимания на Елизавету Сергеевну, зашагали в сторону вокзала, оставшиеся нерешительно поглядывали на бывшую «мать полка».

— Зачем же, зачем своевольничать? — ломала себе руки Елизавета Сергеевна, но голос поднять до приказного крика уже не решилась.

Сошли на землю и мы со Светой, держа за руки наших малышей, последней выбралась из вагона Алевтина Павловна со своим Вовкой-командиром.

— Тут не от войны, а от голода помереть можно, — с горечью сказала она. — Вот женщины, которые без детей, вы бы сходили в магазин да купили что-нибудь съестного, а? Ведь в самом деле с голоду ноги протянем… Ну, кто пойдет?

Желающих оказалось немало.

— Тогда объявляю сбор денег, — открывая сумочку, сказала Алевтина Павловна.

Мы быстро сложились, кто сколько мог, Алевтина Павловна отобрала шестерых, вручила им общий наш капитал.

— С пустыми руками не возвращайтесь, — невесело пошутила она. — В вагон не пустим, так и знайте.

Она держалась бодро, но вчера еще налитое, холеное тело ее сегодня заметно спало. Лицо осунулось, под глазами легли темные круги. Молчал, уткнувшись в подол матери, и Вовка-командир. Он не шалил, не командовал, забыл о своих командирских играх.

И на этой станции мы увидели то, что встречалось нам уже не раз и к чему невольно стали привыкать. Куда ни глянь — всюду люди, спотыкающиеся о замасленные шпалы, прыгающие на подножки вагонов, торопливо бегущие неведомо куда. Они метались, стремясь уехать во что бы то ни стало. Убежать от того, что неумолимо преследовало нас. Война! Она где-то там, вдали. Здесь только волны, вздыбленные ею, обломки, осколки, людское крошево — разъединенные, потерянные, потерявшиеся… Сколько здесь одиночек, испытывающих свою удачу! Не раз страдальцы эти подходили и к нашему вагону, но силой забраться в него они не могли, а к мольбам мы уже успели привыкнуть. Штурмовали нас группами.

Вот и теперь человек пятнадцать гурьбой двигались вдоль состава, останавливались у каждого вагона, заглядывали туда, иногда долго стояли, переругиваясь с пассажирами. Наконец они приблизились к нам. Во главе шли двое мужчин. Судя по одежде, они занимали какое-то высокое служебное положение. Рядом с ними бочком, полуобернувшись, семенил некто в красной фуражке. У большинства в руках были чемоданы, узлы, за спинами мешки и котомки. Добрую половину этой толпы составляли женщины. Кое-кто напялил на себя зимние пальто и парился, обливаясь потом.

Мы засмотрелись на них, всем было любопытно, никто не думал, что нам они могут чем-то грозить. Первой почуяла опасность Елизавета Сергеевна.

— Девочки, — взвизгнула она, забыв от испуга обычное свое «товарищи жены командиров». — Девочки, скорее, скорей займите свои места! Идут, иду-ут!

Пока женщины, подсаживая друг друга, торопливо влезали в вагон, эта живописная компания приблизилась к нам. Человек в красной фуражке, проворно смешавшись с нами, заглянул в теплушку, закричал:

— Ого! Здесь место есть!

— Нельзя ли к вам присоединиться? — устало спросил человек с потным бледным лицом.

Но тут же поднялся протестующий крик.

— Самим тесно!

— Яблоку негде упасть!

— И все же, товарищи, давайте подумаем, — повысил голос мужчина. — Положение трудное. Потесниться придется…

Гвалт поднялся еще сильнее, злее и скандальнее зазвенели голоса.

— Станислав Янович, так мы ничего не добьемся. Разве их словами проймешь? Надо ворваться силой! — закричала красная фуражка и ринулась в двери.

Тут наши женщины сгрудились, закричали, в дверях вагона так и замелькали кулаки, растопыренные пальцы, молотившие и отпихивавшие красную фуражку, а те, кто остался на земле, вцепились в полы его кургузого пиджака и с победным воплем стащили вниз.

— Это особый вагон!

— Половина наших людей на вокзале! Сейчас вернется.

— Это специальный вагон, выделенный для семей командиров, — неслось со всех сторон.

Но мы, кажется, рано стали радоваться. Среди наших противников выделялась огромная женщина — простоволосая, коротко остриженная, с гребенкой на затылке, с мясистым носом и большой волосатой бородавкой на подбородке. Несмотря на зной, на ней было толстое зимнее пальто, большой мешок за плечами, а в руках она тащила чуть ли не сундук. Обливаясь потом, тяжело дыша, она молча смотрела, как мы вышибаем из вагона красную фуражку. Теперь и она двинулась всей своей массой на нас.

— «Специальный вагон»… «особый вагон»… видели? Что же вы за цацы такие, а?! — загудела басом она. Голос оказался под стать богатырской ее фигуре.

— Мы жены командиров! — пискнул кто-то робко из наших.

— Да ну? Жены командиров? — ухмыльнулась великанша. — Жены командиров… Ты только посмотри на них! А мы, выходит, бабы подзаборные?! Нет, вы только послушайте их! А ну, — повернулась она к своим, — лезьте сюда. Погляжу на этих командирш, — прогремела она и тараном двинулась в вагон.

Наши женщины растерялись, прямо-таки остолбенели. Хотела было что-то крикнуть стоявшая у двери Елизавета Сергеевна, но ее тонкий голосок осекся. Растерянно оглядываясь по сторонам, она вдруг заметила Мусю-Строптивую, которая молча смотрела на всю эту внезапную сцену.

— Муся, голубушка, ради бога… скажи ты ей, — взмолилась «мать полка».

И словно просьбы этой только ждала Муся. Тощая, она решительно встала на пути огромной бабы, которая уже почти закрыла собой двери вагона.

— Ты, стерва, кого на пушку берешь? Думаешь, нас испугает такая гора мяса и сала? Убери свои грязные лапы! Насмехаться над женами командиров? Я тебе покажу, как насмехаться! — разошлась Муся, и тонкий ее голосок пронзительно зазвенел в легком летнем воздухе.

Но бабищу это не смутило. С брезгливым удивлением она уставилась на воинственную Мусю:

— Брысь… Откуда еще эта гнида выскочила? Прочь от дверей, а то щас как шваркну!

— А ну попробуй, покажь силу, толстомясая! Да я тебе зенки выцарапаю!.. Ишь, потом обливается,