я опять вернулась к заводским настройкам! Словно и не было этих пяти лет!

Словно моя, с таким трудом взращенная, новая личность, лопнула мыльным пузырем под легким уколом обстоятельств.

Это же… Это же пиздец. Не назовешь другим словом. Ни одно другое слово всю полноту ситуации не передаст.

Ванька все что-то бубнит, а Тим молчит. Несет меня, и руки его все сильнее сжимаются… Интересно, отпустит вообще? Пока что все указывает на обратное…

Внутри все замирает от этой мысли.

А если не отпустят? Если в самом деле не отпустят? Хотя… Так не может быть… Это же Тим и Ванька, это же мои…

Любовники.

Теперь любовники.

И сейчас они меня несут в машину… Наверно… Наверх.

И явно у лестницы должны будут отпустить, потому что по-другому тут хода нет, а на руках меня по шаткой металлической конструкции переть…

Я, конечно, высокого мнения об их физических возможностях, но не до такой степени…

Значит, надо просто дотерпеть, пока на ноги поставят, и потом уже не позволять… Не позволять…

Мерзкий голосок внутри тут же пищит, что я и до этого не собиралась позволять. Однако же, позволила.

Многое. Все позволила, если уж начистоту. И не факт, что в следующий раз сдержусь. Они что-то знают обо мне, эти развратные упыри, они уже второй раз умудряются принудить меня делать такое, что даже в голове никогда не появлялось в обычном состоянии.

Но они умеют вводить в необычное.

И, похоже, теперь рядом с ними я всегда буду вот в таком, необычном состоянии.

— Вет… Ну не закрывайтся, — продолжает приставать Ванька, — ну ты чего? Хочешь есть?

— Отъебись от нее, — подает, наконец, голос Тим, и звук отражается в груди, к которой я прислоняюсь, гулко, как в колодце, — она устала, не видишь?

— Ну так я и предлагаю…

— Хуйню предлагаешь, — продолжает безапелляционно Тим, — куда ее везти предлагаешь? Домой? Она у матери не живет. И правильно делает. Значит, в отель. И как ты думаешь, через сколько слухи пойдут гулять? Нас-то все сто процентов срисуют. Или маску напялишь?

— Бля… — выдает Ванька, а я застываю, понимая, что Тим прав. Совершенно прав. Город у нас , пусть и миллионник, но все равно небольшой, компактный такой. И много кто друг друга знает, кто-то с кем-то учился, служил, гулял свадьбу, работал и так далее. Если они меня принесут, или приведут в таком состоянии в отель, то больше я вряд ли тут смогу нормально поработать. Хана репутации. Олегу не понравится… А надеяться, что они меня просто отпустят… Смешно. Не отпустят.

Пока я это все обдумываю, Ванька уже выдает решение:

— Ко мне едем. — И добавляет быстро, потому что Тим начинает тяжело дышать, судя по всему, готовясь возражать, — до тебя дальше. И у тебя халупа.

— А у тебя, блять, дворец!

— Лучше, чем у тебя!

— Нихера!

— А может, я в отель? — вклиниваюсь в обсуждение, ни на что особо не надеясь, но желая выйти из амплуа комнатной собачки, — одна?

Оба парня замолкают и смотрят на меня такими взглядами, что становится понятно: мои опасения — нифига не опасения. А данность. Константа, можно сказать.

Никто меня не отпустит сегодня.

По крайней мере, пока отношения не выясним до конца.

Боже, дай мне сил на это!

Будем разговоры разговаривать?

Будем. Глаз друг с друга не сводя,

двигаться кругами, врать, заманивать

Долгих пауз воду бередя.

Будем разговоры… А получится?

Говорить словами через рот?

Может, вообще не стоит мучиться?

Может, это все само пройдет?

Но в глазах осенняя бессонница

Но в глазах желания вуаль

И строкой бегущей : “Просто хочется”

Не пройдет.

Не все так просто.

Жаль.

6.12. 22.

Глава 18. Ванька. Сейчас и чуть-чуть тогда

Есть такая фигня: тоннельность зрения. Я в душе не… понимаю, чего это обозначает в реале, но вот как это сейчас со мной соотносится, отчетливо ощущаю.

Потому что в прицеле взгляда, словно в тоннеле с длинными стенами — только один объект.

Ветка.

Моя Ветка. Моя. Наша. Моя!

Я смотрю, как Тимка держит ее, как сжимает, и даже в глаза его татарские не надо заглядывать, чтоб понять: у дружбана моего самого близкого тот же дефект зрения. Тоннельность, направленная только на нее. Ветку. Мою. Нашу. Мою!

Ревность, перемешанная с горячими афтешоками от только что случившегося, топит, не дает дышать и соображать. Я реально возвращаюсь на пять лет назад, снова вижу того девятнадцатилетнего идиота, с мозгами, утекшими прочно из башки в головку.

И, как ни стараюсь, вернуться в нормальное, привычное состояние веселого пофигизма не получается. Потому что это состояние касается всего на свете. Всего. Кроме нее. Ветки.

И, наверно, можно было бы спрогнозировать, что сорвет крышу капитально, стоит оказаться рядом с ней, но, бляха, как это прогнозировать? Если я на полном реале думал, что больше не увижу ее!

Отпустил уже, блять!

Все отпустил!

Выдохнул! Последние пару лет так и вовсе…

Не сразу, вообще не сразу, конечно.

Тогда, пять лет назад, когда наша девочка, которую мы еще толком не поделили, потому что рехнулись оба одновременно, сразу и намертво, и не способны были ни о чем думать верхними головами, исчезла, тупо растворилась в пространстве, словно и не было ее, я даже как-то… как-то и не понял сразу всей глубины задницы. Ну не может же такого быть? Вот только же была! Ну вот только-только!

Я ее трогал, я ее видел, блять, я трахал ее! Она моя была, полностью! Ну ладно, еще и Тима… Кстати, этот выверт мозг вообще отказывался хоть как-то конвертировать в понимание, просто тупо куда-то затолкал в темный чулан и на десять замков захерачил.

Ночь, наша единственная ночь с Веткой, которую мы разделили на троих, осталась в памяти чем-то невозможно ярким, на что смотреть нельзя, как на ядерный гриб, потому что глаза выжжет ко всем херам.

И я не смотрел. Не заглядывал в темень чулана. Не думал.

Малодушно решил