становится счастливая случайность, «пойманное мгновение»499, все то, что наилучшим образом возбуждает зрительское любопытство: голые ступни, виднеющиеся под платьем «Маленькой садовницы» Буше500; ноги, показавшиеся под развевающейся юбкой, благодаря чему на картине «Счастливые возможности качелей»501 Фрагонара передается ощущение полета; грудь, покорно предлагающая измерить себя «Женскому портному»502 Кошена. Предметы изображают под необычным углом, сверху, в перспективе, чтобы завладеть вниманием зрителя, предложив ему увидеть новое в привычном и знакомом; чаще всего художники используют вид сзади или поворот в три четверти: необычный ракурс позволяет запечатлеть мимолетное движение или такие динамику и эстетку, которые прежде не удостаивались внимания живописцев: складки на пышном платье поднимающейся по ступенькам женщины на картине Ватто «Вывеска лавки Жерсена», подчеркивающие объем бедер, или нарушенное равновесие позы девушки на другой картине Ватто «Неверный ход»503,504, акцентирующее внимание на изгибах ее бюста и шеи. Живопись XVIII века приоткрывает зрителю мир хрупкой красоты, где эстетической ценностью наделяется все мимолетное, незначительное, неожиданное. Кроме того, в XVIII веке художники широко используют пастельные краски, усиливающие ощущение скоротечности: этот легкий, едва удерживающийся на бумаге материал создает изображение, похожее на моментальный снимок. Например, такие картины, как «Незнакомка» Мориса де Латура505 или «Женщина с кошкой» Жан-Батиста Перроно506, напоминают незавершенный эскиз: даже штрихи кажутся здесь неуверенными.

Кроме того, ощущения способны – это второе следствие особого к ним внимания – раздвигать временные границы, расширяя тем самым диапазон критериев прекрасного: красивым может считаться не только пойманное мгновение, но его повторяемость, всякий раз вызывающая разные впечатления, каковые можно сравнивать между собой. Александр де Тилли, например, проводит различие между первым впечатлением и всеми последующими: «Удивительно, что первое яркое впечатление, которое произвела на меня графиня де Полиньяк, так быстро забылось»507. Однако позднее у него формируется более основательное суждение о графине: он изучает ее движения и манеру держаться с «соблазнительной непринужденностью». Каждую из этих характеристик де Тилли располагает во времени, обозначая постепенное усиление первоначального впечатления508. Точно так же поступает Руссо, вспоминая, что «на первый взгляд»509 Софи показалась ему некрасивой, но затем он нашел ее необыкновенно привлекательной: «Чем дольше на нее смотришь, тем больше она хорошеет»510. Такой анализ ощущений необходим, чтобы определить, насколько они продолжительны, каковы их последствия, способны ли они перерасти в глубокие чувства.

Таким образом, телесные движения, случайные или привычные, обретают новое измерение. Жест совершается постепенно, последовательно, обнаруживая существование времени. Так, сэр Уильям Гамильтон пристально следит за своей будущей женой Эммой, отмечая ее манеру двигаться: «Стоит ей пошевелить рукой или ногой, как он тут же восхищается грациозностью и великолепием ее движений»511. Сходную оценку дает леди Гамильтон Гёте в 1787 году, указав, что производимое ею впечатление развертывается во времени: «Она столь изменчива в своих позах, жестах и выражениях, что в конце концов начинаешь бредить наяву»512. В XVIII веке характеристики женской походки стали столь многочисленны, что их пришлось разбить на категории. Так, Ретиф де ла Бретон регулярно прибегает к детальному описанию походки восхищающей его женщины, чтобы рассказать о своих предпочтениях и о том, что заставляет его трепетать: поступь мадам Параньон одновременно «соблазнительна и благопристойна»513, «обольстительный» шаг Манетты объясняется разлитым по ее телу «томлением»514. Словесный портрет Урсулы Мело вобрал в себя все характеристики, которые только можно отыскать в описаниях XVIII века, – первое впечатление, производимое наружностью, длительность этого впечатления, случайный жест, ореол таинственности: «Она обладала самой незаурядной внешностью, ее голос проникал в душу, от походки и манер веяло сладострастием, ее гибкий стан своей стройностью не уступал осиной талии жительницы Франш-Конте515, высокая белоснежная грудь волнующе дышала… На мгновение эта девушка, рассыпающая вокруг себя искры желания, пробудила во мне самые бурные страсти»516.

Наличие чувств могут также – и это третье следствие – приписывать самой красоте: в XVIII веке предполагалось, что облик формируется непрерывным воспроизведением одних и тех же выражений лица, плоть обретает очертания под воздействием привычек, а повторяющиеся эмоции вырисовывают линии лица. Физиономисты эпохи Просвещения внимательно следят за тем, как чувства человека постепенно запечатлеваются в его внешности: «В человеке все зависит от образования, культуры, от образца, которому он подражает, а не от строения тела и простейшей физиологии»517. Манеры и черты, прежде чем установиться окончательно, изменяются в соответствии с тем, что человек «испытал» в жизни.

Считалось, что внутренняя красота выражается в мимике или «демонстрируемых публике» манерах, и чем очевиднее эмоциональное наполнение в этих движениях мышц лица и тела, тем они привлекательнее. В XVIII веке требовалось, чтобы выражения лица, жесты и позы тела не только имели «чувственное» содержание, но и трогали и волновали наблюдателя. Причем для этого необходимо было обладать, по выражению мадам дю Деффан, «сердцем нежным и искренним»518. Иначе говоря, в эпоху Просвещения представление об устройстве человеческих страстей дополняется новой характеристикой, имеющей различные нюансы и оттенки, – «чувствительностью»519. В «Энциклопедии» Дидро и д’Аламбера чувствительности посвящена обширная статья, где проводится глубокий анализ чувств и силы их воздействия, а также делается предположение, «что человек с чувствительной душой проживает жизнь полнее тех, кто таковой не наделен»520. Появляются новые характеристики прекрасного: в мадам Дюбарри, например, привлекательным считается ее «весьма соблазнительный выговор»521; прелестным считается также «трогательное выражение лица» – верный признак «души доброй, нежной, сочувствующей и чувствительной»522, по мнению Бернардена де Сен-Пьера. В XVIII веке в представлениях о красоте важную роль играют слезы, что наглядно продемонстрировала Анн Винсен-Бюффо в своей «Истории слез»: увидев «искренние» слезы Сесиль Воланж, героиня «Опасных связей» мадам де Мертей восклицает: «Боже, как она прекрасна!»523, а Франсуа Бакюлар д’Арно признается: «До чего восхитительны глаза возлюбленной, когда они наполнены слезами! В этих слезах купается сердце»524. Благодаря чувствительности красота и ум проникаются «человечностью и щедростью»525, а лицо обретает то самое «трогательное выражение»526, которое выискивал Луи-Себастьян Мерсье в своих знаменитых прогулках по Парижу конца XVIII века. «Начиная со второй четверти XVIII века Францию захлестнула волна сентиментализма»527, смешавшая красоту с эмоциональностью: «чувству отводится одно из самых важных мест»528, отныне с ним связывается все, что может нравиться и очаровывать. В XVIII веке слово «страсть» постепенно вытесняется словом «чувство», понятием более тонким, сложным, имеющим большее количество смысловых оттенков. Красота, проникнутая чувством, ставится вровень с красотой «возвышенной» (sublime), находящейся