в народной культуре, остававшейся традиционной. В качестве иллюстрации приведем изученный Сильвией Стейнберг случай женщин, которым по недосмотру вербовщика удалось поступить на военную службу в старорежимной Франции. Эти переодетые в мужскую одежду женщины долгое время ни у кого не вызывали подозрения, никто не обращал внимания на их телесные особенности, поскольку на протяжении многих веков считалось, что о принадлежности к мужскому полу можно достоверно судить по грубым чертам лица. Зачем разглядывать фигуру, если уродливое лицо красноречиво свидетельствует о том, что перед вами мужчина? Рассуждения подобного рода и позволили Мадлен Келлерен в середине XVIII века прослужить в армии несколько лет, сохранив в тайне свой пол: «Небо наделило Мадлен фигурой, располагающей к переодеванию в мужское платье, к тому же у нее было на редкость безобразное лицо… сочетание этих качеств позволило ей стать храбрым и мужественным солдатом»571; сходным образом в 1760 году Маргарита Губле была принята на службу в кавалерийский полк, где прослужила долгое время, не вызвав не единого подозрения: «Рослая, с крупными чертами лица Маргарита дослужилась до кавалерийского чина в войсках Прежедюса»572. Итак, о принадлежности человека к мужскому полу судили исключительно по грубым чертам лица и развитости мускулатуры: в XVIII веке люди еще не пришли к мысли о необходимости для этих целей разглядывать фигуру.

Впрочем, на рубеже веков строению тела стали уделять больше внимания: в «совете по набору на военную службу» отныне присутствуют «фельдшеры, медики и хирурги»573. Появляется целый спектр противопоказаний для несения военной службы – от «недостатка роста» до «выраженных пороков развития», «немощи» и «увечий»574, выявление которых предполагает осмотр тела. В 1790‐е годы женщинам, уличенным в переодевании в мужское платье, предъявляют обвинения нового типа. Их осуждают не столько за нарушение божественного порядка, установившего половые различия, сколько за пренебрежение общественными обязанностями, снятие с себя ответственности за воспроизводство человеческого рода. Пополняя ряды новобранцев, эти женщины отказываются от исполнения своей первостепенной функции. В неисполнении долга обвиняются даже самые ярые «патриотки», считавшие, что самим фактом поступления на армейскую службу они подтверждают свою «принадлежность к сообществу граждан своей страны»575. Вина женщин-бойцов в том, что они игнорируют законы природы, забывают о своем предназначении – рожать и воспитывать детей.

Роль матери первостепенна, даже в петициях женщин третьего сословия о материнстве говорится в первую очередь576. В этой связи изменяется предназначение красоты: отныне ее задача не столько в том, чтобы «восстанавливать силы уставшего мужчины и развлекать его, когда он заскучал»577, как это формулировалось в трактатах XVI и XVII веков, сколько в том, чтобы привлечь мужчину с целью продолжения рода, как это формулировали члены Конвента578 в своих речах. Отныне считается, что в красоте воплощается не божественный закон, но закон крови579: красотой и физической привлекательностью наделяются исключительно женщины, но с единственной целью – призвать к «продолжению рода»580 и служить гарантом здорового потомства.

Тело освобождается от оков

Результатом прагматического подхода к телу стало ужесточение критики приспособлений, утягивающих фигуру, и прочих «искусственных» прикрас. Признав, что для нормального функционирования внутренних органов человеческого организма необходимо свободное пространство, в конце XVIII века люди стали с осторожностью относиться к тесной одежде. Возрос интерес к ровной осанке, появилось осознание того, что статические и динамические положения тела удерживаются за счет действия внутренних сил. Образное представление человеческого тела все меньше напоминает фасад здания, как это было в XVI веке581, и все больше – слаженную систему напряжений. Ничто не должно мешать нормальному функционированию организма: необходимо не только наладить взаимодействие между отдельными частями целого, но и позволить телу раскрепоститься, добиться непринужденности в позах и движениях; заметим мимоходом, что именно эти изменения предвосхищают облик будущего гражданина.

Сначала критике подверглись инструменты-символы: пояса и корсеты – средства, с помощью которых традиционно утягивали грудь и талию. Освобождение от этих оков проложило путь к другим свободам. Порицанию подвергается не только эстетический аспект внешности, но и анатомический: так, женщин, одетых в модные платья той эпохи, сравнивают с «бутафорскими бюстами, водруженными на юбку-башню»582 или «апельсиновыми деревьями в деревянных кадках»583. Считается, что затянутый в корсет верх туловища не может функционировать естественным образом, а значит, теряет красоту. Стремление к свободе постепенно изменяет силуэт: он становится гибким и плавным.

В первую очередь отказываются от детских корсетов, история которых на сегодняшний день хорошо изучена584: например, девочка Фанни и мальчик Ахилл, послужившие моделями для иллюстраций к роскошному альбому 1773 года под названием «Памятник костюму», «никогда не принуждались к ношению корсета»585. Здесь же уточняется, что «формированием тел Фанни и Ахилла занималась только природа. Они хорошо сложены и совершенно здоровы»586. Ко внешнему виду детей в эпоху Просвещения предъявляют меньше требований: грудная клетка высвобождается, позы становятся естественнее, движения – свободнее. В конце XVIII века знаменитый врач Альфонс Леруа пишет: «Изучив форму грудной клетки ребенка, я могу предсказать продолжительность его жизни»587.

Однако женский корсет по-прежнему используется в одежде588, хотя критика подействовала и в этом случае, подвергнув его значительным изменениям. Так, в 1770 году в еженедельном журнале «Провозвестник» (L’ Avant-coureur) давалась рекомендация носить фетровые корсеты, каковые можно заказать у реймсcкого портного Жерара: фетровый корсет считался более «легким и удобным», чем традиционный589. В издании «Модный кабинет» (Le Cabinet des modes) дается описание корсетов из тафты розового, голубого и зеленого цветов, эти корсеты, как и фетровый, не имеют жестких вставок590; здесь же упоминается казакин. Историк Франсуаза Варо-Дежарден изучила одежду жительниц поселка Жененвиль, расположенного в центре исторической области Вексен, и получила такие цифры: если до 1770 года на одну поденщицу здесь приходилось в среднем 3 корсета, на одну ремесленницу 3,3, на одну земледелицу 2,6, то после 1770 года изменилось не только количество, но и качество одежды: в гардеробе поденщицы имелось в среднем 1,3 казакина, ремесленницы – 3,5 казакина, а земледелица могла позволить себе 6 казакинов591. Кроме того, изменяются дефиниции; так, в «Новом словаре французского языка» 1793 года, собравшем под обложкой, как утверждается, все «слова, каковыми пополнился наш язык за последние годы», уже зафиксирована эволюция корсета: «облегающий тело предмет одежды из стеганой ткани без жестких вставок, который женщины носят дома»592. Негнущийся, ригидный силуэт уходит в прошлое. Отныне для красоты требуется подвижность и легкость в движениях.

Впрочем, не связано ли стремление