между ней и хоккеем, она не пыталась заставить выбирать, это было бы глупо, но она ревновала меня к спорту. Черт, она ревновала меня ко всему, будто я ее собственность. Любовь семнадцатилетней девчонки, похожая на пороховую бочку? Да, мне это нравилось. И мне нравилось давать ей то, что она хочет — ее имя на моей клюшке, чтобы она знала — я, блядь, люблю ее не меньше.

Все стало серьезным примерно за пару недель.

Я должен был дождаться ее восемнадцатилетия, прежде чем лишить девственности, и я честно попытался, но оставил попытки в первый же раз, когда привел ее к себе домой и когда там никого кроме нас не было. Она была моей первой девственницей, и с ней я имя свое забыл. Слишком боялся, что ей не понравится. Ей понравилось, а я будто сам девственности лишился, пока она смотрела круглыми возбужденными глазами на то, как кончаю ей на живот.

Картинки яркие, как снимки в полароиде.

— Пойду гантели потаскаю, — зашвырнув эспандер на подоконник, встаю с дивана.

— Я пас… — забрасывает Капуста горсть орешков себе в рот.

Оставив его одного, спускаюсь в подвал, где оборудована комната для тренажеров. Сбросив футболку, начинаю с подтягивания, но моим мозгам в башке все равно тесно.

Мне было девятнадцать, когда в сентябре получил свой контракт с НХЛ. Я был к нему готов, ведь стремился получить драфт еще тогда, когда во время тренировок клюшкой до крови сдирал кожу с ладоней.

Я не видел проблемы в том, чтобы поддерживать отношения со своей девушкой на расстоянии. Никакой проблемы. Я понял, насколько ошибался, уже через месяц жизни в Канаде: другой континент, разница во времени и тренировки, которые даже близко не стояли с теми, через которые прошел в молодежной команде, но даже тогда, когда у Аглаи был день, а у меня глубокая ночь, эту ночь я посвящал ей, зависая в телефоне. Даже тогда, когда стал появляться на тренировках с недосыпом, все еще пытался вывезти наши отношения. Ровно до тех пор, пока старший тренер не сунул мне под нос выделенный красным маркером пункт из контракта: никаких серьезных отношений в течение двух лет. Меня, новенького в команде, нагружали вдвойне, а я не хотел выглядеть нежной принцессой на коньках, которую взяли в НХЛ просиживать задницу.

Среди шквала сообщений ее месседжи я всегда открывал первыми, но жизнь вокруг бурлила слишком активно: новый круг общения, новая страна… все это засасывало. До такой степени, что после “крещения” в новички я проснулся в своем отельном номере не один.

Моя тяжелая башка раскалывалась так же, как мой телефон, в котором висели пропущенные звонки от моей девушки и ее сообщения о том, как она скучает и любит.

Блядь.

Меня тошнило, когда смотрел на эти строчки, а рядом в постели ворочалась голая девка.

Так хреново, как в то утро, мне не было ни разу в жизни. И я ненавидел себя за то, что малодушно зассал и не сумел признаться. И за то, что в то утро понял — я просрал свои отношения на расстоянии…

Я дохрена пропустил в ее жизни.

Теперь она мать, возможно чья-то женщина… слишком много времени прошло, чтобы остаться той прежней ревнивой девчонкой, но я хочу узнать ее новую.

По крайней мере, кончает она все так же.

Размахнувшись, врезаю кулаком по подвесному боксерскому мешку…

Глава 19

“… четыре, пять, шесть, семь…” — прилипнув носом к экрану компьютера, вожу по нему пальцем, боясь просчитаться с заказом шприцев, который оформляю уже битый час.

В глазах песок. Цифры на экране нечеткие и размытые, словно я смотрю на них через мокрое стекло. Моя голова взрывается. Под конец дня в ней плавятся мозги и вся входящая информация, поэтому реагирую на голос Маруси с задержкой.

— Мам, я есть хочу… — булькает она.

— Восемь, девять…

— Ну, мамочка…

— Сейчас…

— Ма-ам, мы еще долго? Я устала. Мам?

— Да…

“Раз, два, три…”, — внутренне чертыхнувшись, начинаю считать сначала.

В конце года навалилось будто все и сразу, единственное, что спасает — через неделю я закончу семестр и уйду на каникулы.

— Мама… Ты сказала насчет моих трусов?

— Вот черт… — бормочу, вскинув голову.

Откинувшись на спинку кресла, перевожу слезящиеся глаза на дочь. Маруся сидит на пластиковой табуретке в детском уголке дедовой стоматологии и рисует на доске какую-то абракадабру. Вся перепачканная…

Перед моей стойкой возникает клиент с атрофированной после уколов челюстью, мычанием и жестами мужчина извещает о том, что хочет расплатиться.

Заглянув в монитор компьютера, вижу выставленный отцом счет и ввожу сумму на платежном терминале. Дождавшись, пока звякнет дверной колокольчик и хлопнет дверь, достаю из кармана халата телефон и быстро набираю воспитательницу, про которую напрочь забыла.

— Добрый вечер… — прикрыв ладонью рот, смотрю на Марусю, напрягая мозги, чтобы вспомнить, как зовут ее воспитательницу. — Ольга Павловна…

— Петровна, — поправляет без претензии.

Навострив уши, Маруся выпрямляется и растягивает губы в озорной улыбке, от которой на щеках появляются милые ямочки. Приложив палец к губам, велю ей молчать.

— Это мама Марии Власовой, извините, что поздно…

— Что-то срочное?

— В пятницу на мальчика из Марусиной группы надели ее запасные трусы…

Дверной колокольчик снова звенит, но я точно знаю, что никаких записей на сегодня больше нет, поэтому разворачиваюсь на кресле с вежливой дежурной улыбкой, чтобы прогнать пришельца.

На секунду меня парализует, пока слушаю в трубке назидательное:

— Да, форс-мажор, вы же не будете по этому поводу… расстраиваться?

Теряю нить разговора, в то время, как дверной проем заслоняет собой… Зотов.

На его голове дурацкая красная шапка с помпоном, которая ярким пятном выделяется на фоне черной парки и черных спортивных штанов, в которые одет.

— Форс-мажор… — повторяю, скрипнув креслом.

Как?! Как он здесь оказался?

С момента нашей последней встречи прошло чуть больше суток, и за это время, касаясь мыслей о нем, я одергивала руки, как от горячего утюга. Вычеркивать Марка Зотова из своей жизни я научилась давно, но мой пульс предательски подпрыгивает, когда вижу его широкоплечую фигуру, которая продвигается внутрь помещения, скрипя линолеумом под кроссовками.

За ним с улицы тянется морозная свежесть, на шапке все еще поблескивают редкие снежинки, сообщающие о том, что снаружи идет снег. Я понятия не имею, что творится за входной дверью, мы с Марусей торчим в стоматологическом кабинете отца больше трех часов. С того момента, как после учебы забрала дочь из детского сада.

Марк осматривается и останавливает взгляд на мне,