потупились подъездные, услышав его аргумент. Да и то, как они на меня посмотрели, тоже. Нет-нет, никакой агрессии, ничего такого. Наоборот — опасливость какая-то в их взглядах появилась. Так маленькие дети смотрят на очень больших собак, не зная, чего от них ожидать.

— Много для меня твое слово значит, — громко заявил я, натягивая спортивные брюки на ноги. — Вот что я вам скажу, ваць-панове. Тут кое-кто, кого в комнате уже нет, сообщил что, мол, есть мы, есть они… Ерунда это все. Даже если по Покону так положено, то мне на это плевать.

— Ну ты на Покон-то… — буркнул кто-то из подъездных. — Отцы наши, деды и прадеды…

— И пусть им будет хорошо там, где нынче пребывают, — рубанул я рукой воздух. — Но тогда времена были другие. А мы живем здесь и сейчас. И если я всей душой прикипел к вашему обчеству, то пусть хоть кто и хоть что говорит, у меня своя голова на плечах имеется. Я сам для себя решать буду, с кем дружить, а с кем враждовать. Все понятно объяснил?

— Ну про Покон ты и впрямь зря, — степенно огладил бороду Кузьмич. — Покон — это Покон. Но и про времена ты верно молвил. Опять же — мары эти за кромкой остались, а мы — здеся. Тута. Вот и выходит, что в плане выживания домовой покрепче разных всяких оказался.

Было видно, что оттаяли немного подъездные, перестали на меня смотреть с опаской. Надо полагать, в старые времена невелик был их ранг в общем табеле нечисти и нежити, и не так-то и просто им приходилось. Годы шли, неприятности подзабылись, а мара сейчас взяла, да им про все нехорошее и напомнила. Кому такое понравится?

Я был уверен, что следом за этим Кузьмич заведет разговор о нехорошей маме мары, но этого так и не случилось. Как видно, он счел эту тему слишком скользкой и пошел по пути наименьшего сопротивления. Мол — не говорим, стало быть, и нет ничего. Вместо этого аксакал подъездных обрушился на моего слугу.

— Ах ты, паскудник мохнолапый! — процедил он, подойдя к Родьке. — Хозяина чуть не прибили, а он под диван полез! Отсидеться задумал! Захребетник!

— Где я — и где мара? — возмущенно заорал мой слуга. — Чем я хозяину помочь мог? Я ей на кутний зуб, она жевнет разок — и нет меня!

— И что? — загалдели подъездные. — Теперь нам всем по углам отсиживаться? Ишь, хорош, нашел себе оправдание!

— Хозяин! — со слезой в голосе обратился ко мне Родька. — Ты им скажи, а? Я же прав!

— Ай-яй-яй, Родион, — покачал головой я и отвернулся от него. — Ай-яй-яй!

Вообще-то я про него и не вспомнил бы, но раз уж попался он под горячую руку Кузьмичу, то пусть огребает по полной. Ему полезно.

— Да гнать его из наших хором! — заявил вдруг Потапыч, махая своим ухватом. — Пущай идет куда хочет! Вон в четырнадцатый дом пущай идет, они там все такие, как вот этот. Никчемы они там все!

— Это нельзя, — остановил его Кузьмич. — Кроме хозяина, никто его гнать права не имеет. Но лично я с ним теперь разговаривать не жалаю! Тьфу на него! Ох ты, батюшки!

И Кузьмич снова зашаркал своим валенком по полу.

Родька беззвучно плакал, слезинки, величиной с рисовое зерно каждая, стекали по его мохнатой рожице.

— Досточтимое обчество, — я хлопнул в ладони. — А не выпить ли нам чайку? И еще — посоветоваться мне с вами надо по одному делу.

Я ощущал, как в воздухе витают остатки неловкости, возникшей после всей этой ситуации, и понимал, что даже подобная мелочь со временем может перерасти в нечто большее. Все большие неприятности всегда вырастают из маленькой неурядицы. Этого не хотелось, потому что компания подъездных на самом деле мне очень нравилась. Несмотря на свой рост и определенные странности, это были очень умные и надежные существа. Плюс — очень полезные. А поскольку ничто так не сближает, как общее дело, то именно его мне и надо было нам придумать.

— Чайку — это можно, — одобрил мои слова Кузьмич. — Только вот молот дедов отнесу к себе. Тяжелый он, собака. Вниз-то я его стащил, а обратно наверх, до вентиляции, боюсь не допру! Эй, Прошка, ну-ка, помоги мне. А ты, мохнатый, чайник иди ставь. Или и это тоже хозяин твой должен делать?

Десять минут спустя вся наша честная компания сидела у меня на кухне и пила горячий чай. Кто с блюдечка, кто из чашки, кто вприкуску, кто прихлюпывая, кто отфыркиваясь.

Вот такое вот утреннее чаепитие.

Причем утреннее — не то слово. За окнами только-только начало наступать то время, когда темнота сменяется первыми, еле заметными серыми сумерками.

Должно быть, те самые третьи петухи как раз в это время и поют. Кстати, на самом деле, третьи петухи — это когда? По московскому времени?

Надо будет посмотреть. И в копилочку сразу себе упрек — почему раньше не подумал про это? Когда заклятие читал?

Нет, учиться мне еще и учиться.

— Так что за дело, Ляксандр? — откусив кусочек сахару, спросил у меня Кузьмич. — В чем помочь тебе?

Я, не мудрствуя лукаво, взял, да и рассказал им про просьбу Яны Феликсовны, и про то, что отказался творить приворот. Зачем придумывать что-то, если есть готовая проблема. Вообще-то я хотел ее только с Вавилой Силычем обговорить, но так даже еще лучше. Вместе и батьку бить сподручнее.

Подъездные внимательно меня выслушали, а после призадумались. А может, привычно ждали пока старший свое мнение выскажет.

— Правильно сделал, — наконец одобрил мои действия Кузьмич. — Приворот — дело поганое, это всем ведомо. Недаром ведьмино племя его так уважает. Им-то от него сплошная радость — и заработала на людской глупости, и души живые погубила. И так, и эдак их выгода.

— Точно-точно, — подтвердил Потапыч, размахивая сухарем, обсыпанным маком. — У нас в Белоомуте, помню, одна девка-дура…

— Да тут у любого история такая найдется, — остановил его Вавила Силыч. — Не дети, чай, собрались, почтенные домовики. Александр о другом говорит — женщине-то этой помочь надо. Муж гулять начал. Беда это.

— Беда, беда, — снова закивали подъездные. — Семья может порушиться, детки без мамки останутся. А то еще в дом новая хозяйка придет, вот где горе-то! Как вон в третьем подъезде недавно было!

Ну детки там, я так думаю, особо ничего и не заметят, особенно если им банковские карты никто не заблокирует. Да и Яна Феликсовна вряд ли в накладе останется, если что. Но им про это знать