Шон довольно долго смотрел на бумагу, размышляя, чем закончить письмо, и наконец решил подписаться так: «Твой искренний друг». Поставив подпись, он сунул письмо в конверт и оставил на тумбочке возле кровати для отправки.

Потом Шон откинулся на подушки и предался болезненным воспоминаниям об утраченном друге, чему способствовала и тупая боль в животе.

Через некоторое время физическая боль взяла верх, и Шон незаметно окинул взглядом палату: нет ли поблизости сиделок.

Убедившись, что все в порядке, он поднял простыню, задрал рубаху и принялся ковырять повязку, пока не добрался до края раны, прошитой стежками из черного конского волоса с жестко торчащими, как шипы колючей проволоки, концами. Губы его искривились с выражением комического отвращения. Шон терпеть не мог болезней, особенно в собственном организме. Отвращение медленно сменилось беспомощной злостью – он уже свирепо разглядывал свою рану.

– Нет, ты больше ее не трогай, старина. Что толку разглядывать, лучше не станет.

Шон так увлекся своим занятием, любуясь отвратительным разрезом на животе, что не заметил, что к нему кто-то подошел. Опираясь на палку, Леру, хотя и ковылял с трудом, волоча правую ногу, подкрался на удивление тихо для столь крупного человека. Он стоял возле кровати и смущенно смотрел на Шона.

– Пауль! – воскликнул Шон и виновато прикрыл живот.

– Ja, Шон. Как у тебя дела?

– Не так уж плохо. А у тебя?

Леру пожал плечами:

– Врачи говорят, что эта штука мне еще долго будет нужна. – Он постучал палкой по полу. – Можно присесть?

– Конечно, – сказал Шон и подвинулся, освобождая место.

Леру опустился на кровать, вытянув несгибающуюся ногу. Одежда на нем была выстирана, обшлага рукавов заштопаны, на локтях красовались аккуратные заплаты, а длинный разрез на коленке штанов стянут грубыми мужскими стежками.

Бороду Леру подстриг, придав ей прямоугольную форму. Открытые язвы на запястьях скрывались под бинтами в пятнах йода, но рыжая грива свисала до самых плеч. Острыми углами торчали скулы, обтянутые высохшей загорелой кожей.

– Такие дела! – сказал Шон.

– Да-а, такие вот дела, – отозвался Леру и посмотрел на свои руки.

Они помолчали, ощущая некоторую неловкость, словно оба не знали, о чем говорить дальше: слова им давались с трудом.

– Может, закурим, а, Пауль? – сказал Шон и полез в ящик тумбочки за сигарами.

– Спасибо, – ответил Пауль.

Они исполнили ритуал выбора сигары, добывания огня, прикуривания, и снова наступило гнетущее молчание. Леру наконец не выдержал.

– Неплохой табачок, – проворчал он, хмуро глядя на кончик своей сигары.

– Да, – не стал спорить Шон и так же угрюмо посмотрел на кончик своей.

Леру кашлянул, повертел между пальцами другой руки свою палку.

– Toe maar…[93] я вот взял и подумал: а почему бы не сходить навестить тебя?

– Я очень рад.

– Так, значит, все в порядке, дело идет на поправку?

– Да, все в порядке, дело идет на поправку, – согласился Шон.

– Хорошо, – глубокомысленно кивнул Леру. – Ну, добро. – Он медленно встал. – Я, пожалуй, пойду. Мы встречаемся через час. Джанни Сматс приехал из Кейпа.

– Да, я слышал.

Слухи о том, что происходит в большом шатре, установленном на строевом плацу возле вокзала, взбудоражили даже военный госпиталь. Под председательством старого президента Штейна[94] лидеры буров обсуждали в нем свое будущее. Туда приехали и де Вет, и Ниманд, и Леру. И Бота был там, и Герцог тоже, и Стросс, а также другие, чьи имена за последние два года облетели весь мир. А вот теперь прибыл и последний из них, Джанни Сматс. Он оставил свой отряд, осадивший городок Окип в Северном Кейпе, и приехал по принадлежащей британцам железной дороге. Теперь они все были в сборе. Если за последние годы отчаянной борьбы они ничего не добились, то хотя бы завоевали признание как вожди бурского народа. Крошечная группа уставших, измученных войной людей вела переговоры с представителями величайшей военной державы в мире.

– Ja, я слышал об этом, – повторил Шон и порывисто протянул ему руку. – Удачи тебе, Пауль.

Леру схватил его ладонь и крепко сжал, губы его шевельнулись под влиянием охватившего его чувства.

– Послушай, Шон, нам с тобой надо поговорить. Нам очень надо поговорить! – выпалил он.

– Садись, – сказал Шон.

Леру освободил руку и снова опустился на кровать.

– Что мне теперь делать, Шон? – спросил он. – Именно ты должен посоветовать. А не эти… не эти, которые приплыли сюда из-за моря.

– Ты встречался с Китченером и Мильнером, – утвердительно сказал Шон. Он знал об этой встрече. – Что они от тебя требуют?

– Все требуют, – с горечью ответил Леру, – сдачу без всяких условий.

– И ты согласишься?

Леру минуту молчал. Потом поднял голову и посмотрел Шону прямо в глаза.

– До сих пор мы воевали за то, чтобы жить, – сказал он, и Шон увидел в его глазах такое, чего он никогда не забудет. – Но теперь мы будем драться, чтобы умереть.

– И чего вы этим достигнете? – тихо спросил Шон.

– Смерть – меньшее зло. Мы не хотим становиться рабами. – Голос Леру резко взлетел вверх. – Это моя земля! – выкрикнул он.

– Нет, – сурово сказал Шон. – Это и моя земля тоже, и земля моего сына, – голос его смягчился, – в жилах которого течет твоя кровь.

– Но при чем здесь эти чужаки… этот Китченер, этот сущий дьявол Милнер?

– Они люди посторонние, – сказал Шон.

– Но ты же дрался на их стороне! – упрекнул его Леру.

– В своей жизни я наделал много глупостей, – не стал спорить Шон. – Но они меня многому научили.

– Что ты сказал? – возвысил голос Леру, и Шон увидел в его глазах искорки надежды.

«Говорить об этом надо аккуратно, – подумал Шон, – береженого Бог бережет».

Прежде чем ответить, он глубоко вздохнул:

– На данный момент твои люди рассеяны, но живы. Если ты продолжишь борьбу, британцы будут стоять до конца, пока не уничтожат тебя, чего ты и сам добиваешься. А если сейчас прекратишь борьбу, пройдет время, не так уж много, и они уедут.

– И ты уедешь? – в ярости спросил Леру.