Она заметила портативный радар сына и наплечный ремень для устройства, брошенные на крышку рояля. Это означало, что Дэвид где-то в доме. Здесь он никогда не пользовался радаром, так как вся обстановка была знакома ему на ощупь. Дома память заменяла ему зрение, которого он был лишен. Увидев радар, Маргарет отодвинула в сторону аппарат для микрофильмирования на случай, если Дэвид придет в музыкальную комнату попрактиковаться, – чтобы он не споткнулся об этот ящик. Она прислушалась, не наверху ли Дэвид. Может быть, он решил поиграть на электронном рояле, который был изготовлен специально для того, чтобы его можно было взять на корабль. Музыки слышно не было, но, возможно, Дэвид просто приглушил звук.

Мысли о сыне напомнили ей о той эмоциональной вспышке, которой закончилась встреча со съемочной группой, побывавшей в их доме утром. Старший из корреспондентов – как его звали? Бонауди? – спросил, как они собираются распорядиться остающимся на Земле роялем. Она до сих пор помнит тот чудовищно дисгармоничный звук, который раздался, когда Дэвид с силой грохнул кулаками по клавишам и бросился вон из комнаты, – маленькая темная фигурка мальчика, охваченного бессильной яростью.

«В двенадцать лет дети так эмоциональны», – попыталась успокоить себя Маргарет.

Она решила, что ее печаль сродни печали Дэвида. «Все дело в расставании с любимыми вещами… в понимании того, что мы никогда снова не увидим их… что все, что у нас останется, – это фотографии и легковесные эрзацы». Ее охватило чувство невосполнимой потери. «Никогда больше не почувствовать комфорт от прикосновений к вещам, олицетворяющим семейные традиции: к стулу с гнутой спинкой, который мы с Уолтером купили, когда обставляли наш первый дом, к привезенной из Огайо швейной машинке прабабушки Крисман, к гигантской кровати, которую делали на заказ под огромный рост Уолтера…»

Она резко отвернулась от рояля и пошла обратно на кухню. Кухня была выложена белой плиткой с черными узорами и вставками, а кухня-лаборатория была завалена упаковочным материалом. Маргарет аккуратно отодвинула подальше от раковины папку с кулинарными рецептами, заложенную закладкой в том месте, где она остановилась, делая микрофотографии. В раковине лежал фарфор, доставшийся в наследство от матери. Теперь его надо было подготовить к отъезду. Чашки и блюдца весили три с половиной фунта – в специальной упаковке. Маргарет приступила к мытью, укладывая вымытую посуду в легкую, как паутина, упаковку.

На экране настенного телефона появилось лицо оператора.

– Дом Хэтчеллов?

Маргарет подняла мокрые руки от раковины и локтем нажала клавишу ответа.

– Да.

– Ответ на ваш вызов Уолтера Хэтчелла в Белых Песках. Он до сих пор недоступен. Сделать следующую попытку через двадцать минут?

– Да, прошу вас.

Лицо оператора исчезло с экрана. Маргарет выключила телефон и вернулась к мытью посуды. Этим утром съемочная группа сделала несколько кадров, запечатлев Маргарет у кухонной раковины. Интересно, как она и семья будут показаны в фильме? Корреспондент назвал Риту «будущим великим энтомологом», а Дэвида – «слепым гениальным пианистом, жертвой барабанного вируса, занесенного на Землю с непригодной для обитания планеты A-4».

Со двора вернулась Рита, долговязая и худенькая девятилетняя девочка, развитый не по годам экстраверт с голубыми глазами, которые смотрели на мир как на проблему, ждущую своего решения.

– Я сильно проголодалась, – объявила она. – Когда мы будем есть?

– Когда все будет готово, – ответила Маргарет. Она пришла в отчаяние, заметив в волосах дочери рваную паутину и полосу грязи на левой щеке.

«Что такая маленькая девочка находит в противных жуках? – подумала Маргарет. – Это же неестественно».

– Как тебе в волосы попала паутина? – Это она произнесла вслух.

– Вот несчастье! – Рита протянула руку к волосам и вытянула из них паутину.

– Как она туда попала? – не отставала Маргарет.

– Мама! Если человек хочет заниматься насекомыми, то он будет близко с ними сталкиваться! Мне только жалко, что я порвала паутину.

– Ну, а мне очень жалко, что ты вымазалась как свинья. Иди наверх и умойся, чтобы прилично выглядеть, когда мы будем разговаривать с папой.

Рита направилась к двери.

– И не забудь взвеситься, – крикнула ей в спину Маргарет. – Завтра мне надо представить совокупный вес нашей семьи.

Рита выскользнула из кухни.

Маргарет была уверена, что услышала произнесенное вполголоса: «Ох уж эти предки!»

Детские ножки протопали по лестнице. Наверху хлопнула дверь. Рита буквально через секунду едва ли не скатилась вниз по лестнице. Она вбежала на кухню.

– Мама, ты…

– Ты не могла так быстро умыться, – не обернувшись, сказала Маргарет.

– Там… Дэвид. Он какой-то странный и говорит, что не хочет ужинать.

Маргарет обернулась, стараясь стереть с лица выражение страха. Она по опыту знала, что «странным» Рита могла назвать буквально все, что угодно.

– Что значит «странный», дорогая?

– Он очень бледный. Как будто ему выпустили всю кровь.

Маргарет сразу вспомнила трехлетнего Дэвида – неподвижное тельце на больничной койке; в нос был вставлен питательный зонд телесного цвета; мальчик был бледен как смерть и дышал так слабо, что грудь его почти не шевелилась.

Маргарет вытерла руки кухонным полотенцем.

– Идем посмотрим. Может быть, он просто устал.

Дэвид лежал на кровати, прикрыв рукой глаза. Шторы были опущены, и в комнате царил полумрак. Маргарет потребовалось несколько секунд, чтобы привыкнуть к полутьме, и она подумала: «Не любят ли слепые темноту, потому что она дает им преимущество перед зрячими?» Она подошла к кровати. Мальчик был мал ростом, но темными волосами пошел в отца. Узким подбородком и твердой линией губ он был похож на деда Хэтчелла. Сейчас он выглядел тонким и беззащитным и… да, Рита права! – он страшно бледен.

Маргарет вспомнила, чему ее учили во время госпитальной практики. Она взяла Дэвида за руку и пощупала его пульс.

– Ты плохо себя чувствуешь, Дэви? – спросила она.

– Я не хочу, чтобы ты так меня называла, – сказал он. – Это имя для малыша.

Черты лица его были печальны.

Маргарет перевела дыхание:

– Прости, я забыла. Рита сказала, что ты не хочешь ужинать.

В комнату из коридора вошла Рита.

– Мама, он и вправду выглядит больным.

– Когда она уже перестанет мне надоедать? – зло спросил Дэвид.

– Мне кажется, звонит телефон, – сказала Маргарет. – Рита, сходи посмотри.

– Ты оскорбительно банальна, мама, – сказала Рита. – Если хочешь, чтобы я ушла, то скажи об этом прямо.