это был знак времени, когда люди смотрели за пределы культурных границ внутри и вокруг Европы. Британцы и североамериканские колонисты, несмотря на то, что часто враждовали по религиозным и иным мотивам, разделяли одну и ту же правовую традицию и одни и те же убеждения в индивидуальности и личных гарантиях. Многочисленные памфлеты, и прежде всего Декларация независимости, показали, что договорная теория правления Джона Локка, доктрина законного сопротивления Алджернона Сидни и теории шотландских философов морали, таких как Френсис Хатчесон и Адам Фергюсон, были хорошо известны в Северной Америке. Томас Пейн, корсетный мастер и философ-самоучка, впервые прибывший в Новый Свет в ноябре 1774 г. и ставший одним из самых влиятельных журналистов всех времен, изложил британскую радикальную мысль в своем мощном памфлете 1777 г. "Здравый смысл"; это был продукт атлантического радикализма, который найдет еще более яркое выражение в его более поздней работе "Права человека" (1791-92 гг.).

По сравнению с реальными результатами "просвещенного абсолютизма" в Европе, новые Соединенные Штаты олицетворяли собой прогресс просвещения в реальном мире. Если в наш век и существовали короли-философы, то их можно было найти - даже в большей степени, чем в Пруссии Фридриха II или Австрии Иосифа II, - в наполеоновской Франции или в Америке первых трех преемников Джорджа Вашингтона на посту президента: Джона Адамса, Томаса Джефферсона и Джеймса Мэдисона. Англоязычная Америка была внимательна и к французским авторам, особенно к Монтескье, Руссо и резкому критику колониализма аббату Рейналю (чье имя иногда использовал Дени Дидро для своих сочинений). Латиноамериканцы также рано познакомились с этими философами. Симон Боливар, молодой человек из богатой семьи в Каракасе, читал их работы, а также труды Гоббса и Юма, Гельвеция и Гольбаха, и, вероятно, он был не совсем типичен. В Мехико 1790-х годов все, начиная с вице-короля, изучали то, что говорили критические умы Европы, не сразу применяя это на практике. В целом, цайтгайст с его верой в прогресс захватил не только интеллектуалов, но и часть делового мира по обе стороны Атлантики. Для многих американцев посещение Лондона, политически консервативного, но мирового центра экономического модерна, было, по крайней мере, не менее захватывающим, чем знакомство с настроениями в революционном Париже.

Революция - это не званый ужин, писал Мао Цзэдун, а он знал о таких вещах в 1927 году. То же самое можно сказать и об атлантических революциях; ни одна из них не была столь мирной, как та, что произошла в 1989-91 гг. от Эльбы до пустыни Гоби. Жертвы террора 1793-94 гг. и гражданской войны 1793-96 гг. в Вандее, оцениваемые минимум в 260 тыс. человек для всей Франции, должны рассматриваться в перспективе всех тех, кто погиб в европейских войнах 1792-1815 гг. (включая террор со всех сторон в Испании после 1808 г.), Сотни тысяч погибших в Латинской Америке от восстания Тупака Амару в 1780 г. до окончания освободительной борьбы и гражданских войн, которые иногда велись как войны на полное уничтожение, а также всех тех, кто погиб в самом страшном революционном котле эпохи - в Сен-Домингю/Гаити, включая десятки тысяч простых французских и британских солдат, большинство из которых умерло от тропических болезней. Справедливости ради следует отметить, что революция Томаса Джефферсона и Джорджа Вашингтона выгодно отличается от революции Максимилиана Робеспьера; американского аналога расправы над мнимыми предателями во Франции не было. Однако не следует забывать, что война за независимость США в 1775-1781 гг. потребовала от Британии мобилизации сил, превышающей все предыдущие конфликты, что в определенном смысле делает ее первой современной войной, и что только в войсках повстанцев погибло около 25 000 человек. Война породила больше беженцев и эмигрантов, чем вся Французская революция. Но она не привела к массовому уничтожению мирного населения - в отличие, например, от русско-османской войны, когда при взятии крепости Очаков (Ози) в 1789 году за один день были убиты тысячи турок. Для сравнения: вторая четверть XIX века была вполне спокойным периодом мировой истории, пока в 1850-51 гг. в Китае не началась великая тайпинская кровавая бойня.

Великобритания занимала уникальное место на атлантической арене революций, являясь сильнейшей военной державой, по крайней мере, с 1763 года. Именно попытка подчинить себе своевольных колонистов изначально запустила цепную реакцию революций. Британия была вовлечена в этот процесс повсеместно: она вела войну против всех революций эпохи, за исключением Латинской Америки, и даже там, по крайней мере, одна из первых британских военных акций - оккупация Буэнос-Айреса в июне 1806 года - имела далеко идущие последствия. Тем не менее британская политическая система продержалась все это время, не поколебавшись социальным протестам и подрывной деятельности ни в сельской местности, ни в новых городах промышленной революции, проведя в 1775-1815 гг. крупнейшую военную и экономическую мобилизацию перед Первой мировой войной и осуществив отбор лидеров, который привел к власти таких необычайно способных политиков, как Уильям Питт Младший (премьер-министр практически без перерыва с 1783 по 1806 гг. и самый опасный из всех противников Наполеона). Была ли Великобритания, при всех ее быстрых социально-экономических изменениях, полюсом консервативного спокойствия в мире потрясений?

Великобритания участвовала в европейском революционном движении 1830 года. С лета 1830 г., когда после смерти короля Георга IV во Франции пришло известие об Июльской революции, до июня 1832 г., когда парламент в условиях жесточайшего напряжения принял пакет законов о реформах, страна пережила самый серьезный внутриполитический кризис XIX века. Пик ее уязвимости перед революцией пришелся не на 1790-е годы и не на 1848 год, а на момент, когда прошло пятнадцать лет после окончания конфликта, длившегося более двух десятилетий. Неконтролируемые последствия наполеоновских войн в сочетании с ранней индустриализацией подняли недовольство сложившимся порядком до запредельных высот. В 1830-1832 гг. вспыхнули волнения в значительной части южной и восточной Англии и Уэльса, пострадал портовый город Бристоль, был сожжен Ноттингемский замок, рабочие и средние слои населения объединялись в гвардию, ополчение, профсоюзы. Если бы герцог Веллингтон, ведущий политик-консерватор, попытался при поддержке реакционного короля противостоять общественным настроениям весной 1832 г. (в стиле принца Полиньяка двумя годами ранее во Франции), то Ганноверский дом вполне мог бы пойти по пути французских Бурбонов. В итоге, однако, герцог помог реформаторски настроенному премьер-министру-вигу Чарльзу Грею (второму графу Грею) собрать большинство в пользу законопроекта о реформе.

Важнее содержания этого закона, осторожно расширявшего мужское избирательное право и улучшавшего парламентское представительство растущих промышленных городов, был сам факт его принятия. Реформы сверху упреждали революцию снизу. Это добавило новый политический рецепт стабильности, и в то же время на смену