Временного правительства, не был знаком с уровневой моделью, его специализацией были крупные хищения, связанные с земской деятельностью. Почему-то он полагал, что народ, получивший «свободу», окажется более сознательным, чем он сам. Из неизвестной ему уровневой модели следует, что свобода должна предоставляться по уровню, а деятельность на отрицательных уровнях должна быть максимально ограничена вплоть до принятия самых жёстких мер.

Отчасти это всё-таки было сделано, и пятая колонн с наиболее опасной маленькой кучкой «большевиков» была созидательной работой внутри Российской империи вытеснена за рубеж. Они ничего из себя не представляли, у них ничего не было и им нечего было терять. Их главарь, один из самых жестоких и, безусловно, самый энергичный, был деятелем с террористическим, а отнюдь не научным, как нам внушала большевистская историография, складом ума. «Расстреливать надо без волокиты!» Главарь террористической партии эсеров Чернов как то, будучи в Швейцарии, спросил: «Владимир Ильич, вы, наверное, всех меньшевиков перевешаете?» Ульянов: «Первого меньшевика мы повесим после того, как будет повешен последний эсер». Этот патологический разрушитель не знал, что и как он будет строить, но для него было совершенно очевидно, что после захвата власти надо будет загонять толпу в стойло террором.

Он испытывал к русским ненависть в её самых крайних формах: «А на Россию мне наплевать… Все русские насильники и бездельники». На то, что с новой властью у России нет перспективы, совершенно определённо указывали принципы большевиков: «власть пролетариата» основывается на насилии и не признаёт никаких законов, ограничивающих её. Их представление о праве сводилось к простой формуле: всё позволено, как только произнесено магическое слово «пролетариат». За первые десять лет было убито и буквально растерзано 10 000 священнослужителей. Какие только издевательства и пытки им ни пришлось претерпеть: им заливали расплавленный свинец в горло, закапывали живыми в землю. Известно указание Ульянова использовать компанию по изъятию церковных ценностей для максимального уничтожения священников. В письме В. Молотову он пишет: «Чем больше священников мы расстреляем, тем лучше». Сегодня всё чаще в характеристиках, даваемых Ульянову, звучит «фанатик революции» или просто «фанатик», но, если смотреть в самую суть его разрушительной натуры, то правильнее было бы «одержимый бесами», «бесноватый».

Большевики создали крайне жестокую и откровенно бесчеловечную систему социального контроля и подавления, направленную, в первую очередь против русских. В результате большевистского переворота процветающая Россия рухнула в пропасть нищеты, беззакония. Большевики разрушили правовую систему, основы которой были заложены в реформами Александра II, заменив её на «пролетарское право», которое позволяло безнаказанно экспроприировать, грабить, убивать. Право было заменено кровавым беззаконием с «кировскими потоками», «скорострельной юстицией». Став бесправными, люди вместе с этим утратили чувство закона внутри себя. Это очень уязвимое чувство воспитывается в народе столетиями, а разрушить его можно за десяток лет. Затем «либералы» уничтожили нормы, сформировавшиеся к 1970‑м годам, и которые худо-бедно, но служили сдержками разрушительности. Таким образом Россия уже столетие живёт по существу в безнормном обществе, в результате чего сформировалась сугубо специфическая российская форма аномии (от франц. anomie — беззаконие, безнормность). Это понятие было введено Дюркгеймом для определения такого состояния общества, в котором значительная часть его членов относится к обязывающим их нормам негативно или равнодушно. Жизнь в условиях правовой разрухи приучила людей законы не соблюдать. Эта безнормность и является главной причиной махрового цветения коррупции. Избыточные, порой жестокие ограничения, практикуемые большевиками, приучили людей для того, чтобы выжить, искать лазейки в поставленных властью несправедливых и бессмысленных препонах. Это привело к искажению сознания людей. В результате этого у тех, в ком власть не смогла убить предпринимательский дух, он принял хищнические формы. А это одно из препятствий для формирования естественных иерархий в самых различных областях деятельности.

После второго переворота большевиками было организовано планомерное разграбление наиболее ценных художественных коллекций и вывоз их за границу якобы для нужд мировой революции. Особые масштабы грабежи приобрели после постановления, пробитого главарём петроградской ЧК Урицким, в соответствии с которым 10 % награбленного чекистами принадлежит самим экспроприаторам. Охранные грамоты властью выдавались, но на ограниченное число коллекций. Один из примеров редкого везения — коллекция Анны Васильевны Мараевой. Из шестисот редких икон часть попала в Третьяковку, часть древних рукописных книг в Национальную библиотеку, коллекция живописи легла в основу Серпуховского историко-художественного музея, находящегося в доме Мараевых. Сама хозяйка со своим многочисленным семейством была при этом выселена из своего дома, одну дочь изнасиловали, другую отправили в лагерь на Соловки. Увы! большая часть музеев, созданных из частных коллекций была вскоре ликвидированы, их фонды большей частью разграблены. Такая участь постигла музей И. Остроухова. После его смерти в 1929 году музей упразднили, особняк Остроуховых превратили в коммунальную квартиру, но вдове повезло, её не выкинули на улицу, а поселили в самой маленькой комнате полуподвального этажа.

В разверзнутую разрушением пропасть (в это внесли свой вклад и немецкие оккупанты) провалилось 97 % культурных сокровищ России. То есть то, что осталось на сегодняшний день в Эрмитаже, Третьяковке и остальных музеях — это 3 % от былого богатства. Сегодня мы живём на пепелище культуры. Это мало кто понимает, потому что большевики скрывали масштабы разграбления страны, учинённого ими. А большинство населения не знает своей истории, они Иваны, родства не помнящие.

До сих пор остаётся не понятым, что личной целью большевиков был захват власти и грабёж. Техническое руководство грабежом осуществляла секретная комиссия по изъятию ценностей, инструментом была ЧК. Немалая доля изъятого «прилипала» к рукам высшего партийного руководства. В сейфе Свердлова после его смерти было обнаружено 30 кг драгоценностей (имеется докладная записка главы НКВД Ягоды). По видимому, это была норма для высшего партактива. Но, конечно, у Зиновьева было ещё больше, ведь он был хозяином поистине бездонного кладезя сокровищ — столицы Российской империи. Жадность партийной верхушки, среди прочего, помогла Джугашвили во времена Большого террора так легко расправится с ней.

Как экспроприация осуществлялась на практике видно на примере Агафона Фаберже, младшего из четырёх сыновей основателя ювелирной династии Карла Фаберже. Он был самым талантливым из сыновей, при этом страстным коллекционером и крупнейшим экспертом России в области прикладного искусства. Его дачу в Лемболово под Петербургом молва именовала вторым Эрмитажем. Чтобы беспрепятственно изъять её ценности, Агафона арестовали по вымышленному обвинению в спекуляции драгоценностями, которыми он снабжал М. Горького и А. Луначарского. Он просидел в концлагере два года, его пытали, морили голодом, три раза выводили на расстрелы, выбивая из него сведения о тайниках Фаберже. В 1920 году, сорока шести лет, он вышел оттуда поседевшим больным стариком. Содержимое дачи подручные Зиновьева с чекистами выгребли без описи; что не