Вечером Ферми ушел домой; Уилер, оставшийся дежурить, рассчитал вероятные периоды полураспада по длительности активизации и затухания реактора. К утру он пришел к выводу, что речь должна идти о двух радиоактивных элементах с суммарным периодом полураспада около пятнадцати часов:

Если это объяснение имело смысл, то из рассмотрения таблицы ядер выходило, что материнский элемент должен быть 135[йодом] с периодом полураспада 6,68 ч., а дочерний – 135[ксеноном] с периодом полураспада 9,13 ч. Через час вернулся Ферми с подробными данными по реактивности, которые соответствовали этому предположению. Еще через три часа прояснились два дополнительных вывода: а) что сечение поглощения тепловых нейтронов в 135Xe приблизительно в 150 раз больше, чем у ядра, считавшегося до сих пор самым активным поглотителем, 113[кадмия]; и б) что почти каждое ядро 135Xe, образованное в реакторе с интенсивным нейтронным потоком, выводит из обращения один нейтрон. Ксенон действовал как дополнительный регулирующий стержень, непредвиденный и нежелательный. Чтобы преодолеть это отравление, нужно было увеличить реактивность[2357].

В пятницу после обеда Гринуолт позвонил в Чикаго Сэмюэлу Аллисону. Аллисон передал печальную новость Уолтеру Зинну, работавшему в Аргоннской лаборатории в лесу к югу от Чикаго, на том месте, где предполагалось собрать реактор СР-1: теперь там работали несколько реакторов. Зинн только что заглушил реактор СР-3, экранированный двухметровый резервуар с 6,5 тонны тяжелой воды и подвешенными в ней 121 урановым стержнем в алюминиевой оболочке. Не поверив ему на слово, Зинн снова запустил свой 300-киловаттный реактор и оставил его работать на полную мощность в течение двенадцати часов. Поскольку этот реактор был в первую очередь исследовательским прибором, он никогда раньше не работал на полную мощность в течение такого долгого времени. Зинн также обнаружил ксеноновый эффект. Трудоемкие вычисления, выполненные в Хэнфорде в течение следующих трех дней, подтвердили его.

Гровс встретил это известие с раздражением. До этого он приказывал Комптону запускать СР-3 на полную мощность на продолжительные периоды, чтобы выявить проблемы именно такого рода. Комптон, не терявший оптимизма, принес ему извинения от имени чистой науки: эта ошибка была прискорбной, но привела к «новому фундаментальному открытию в области нейтронных свойств материи»[2358]. Он имел в виду ту всепоглощающую жажду нейтронов, которую проявил ксенон. Гровс предпочел бы, чтобы новые пути в науке прокладывались менее драматическим образом.

Если бы компания Du Pont построила производственные реакторы в Хэнфорде по исходным техническим заданиям Юджина Вигнера, отличавшимся изящной экономичностью, то все три реактора пришлось бы теперь полностью перестраивать. По счастью, Уилер еще тогда беспокоился об отравлении продуктами деления. Годом раньше, после установки массивных экранирующих деревянных блоков, которые образовывали переднюю и заднюю поверхности реактора, он посоветовал химической компании на всякий случай увеличить число каналов для урановых элементов. 1500 каналов, которые запроектировал Вигнер, создавали цилиндрическую конфигурацию; в углах кубических графитовых штабелей можно было разместить еще 504 канала. Для этого понадобилось сверлить защитные блоки, что привело к задержке строительства и увеличению стоимости на несколько миллионов. Компания Du Pont согласилась пойти на такую задержку и просверлила дополнительные каналы. Теперь, когда они действительно потребовались, они уже были сделаны, хотя и не подключены к системе водоснабжения.

Реактор D достиг критического состояния с полной загрузкой всех 2004 каналов 17 декабря 1944 года; 28 декабря за ним последовал реактор В. Массовое производство плутония наконец началось. В конце года Гровс был настроен настолько оптимистично, что доложил Джорджу Маршаллу, что рассчитывает иметь во второй половине 1945 года восемнадцать готовых к использованию 5-килограммовых плутониевых бомб[2359]. «Все это похоже на предсказание результатов скачек, – отметил 6 января 1945 года в своих исторических записках Конант, – будет ли сброшен первым толстяк или худыш, и в каком месяце это случится, в июле, августе или сентябре»[2360].

17

Зло нашего времени

Те бомбы, о которых Джеймс Брайант Конант рассуждал в начале 1945 года, представляли собой грубые конструкции неопределенной мощности. В октябре предыдущего года он съездил в Лос-Аламос за более точными сведениями об их перспективах. Он доложил Вэнивару Бушу, что пушечный метод детонации, по-видимому, «надежен настолько, насколько это вообще возможно для любой новой, неиспытанной технологии»[2361]. Теперь для получения урановой бомбы пушечного типа, от которой в Лос-Аламосе ожидали мощности взрыва, эквивалентной приблизительно 10 000 тонн ТНТ, требовалась только очистка достаточного количества 235U. Имплозия казалась делом гораздо более сомнительным; интенсивная работа в этом направлении после проведенной Оппенгеймером в августе реорганизации лаборатории начиналась как раз в это время. Конант предполагал, что мощность первых имплозивных устройств, будь то с использованием взрывных линз или без них, «составит по порядку величины всего лишь» около 1000 тонн тротилового эквивалента. Эта цифра была настолько скромной, что он предлагал Бушу считать пушечную бомбу оружием стратегическим, а имплозивную – тактическим.

В течение последних трех лет Буш и Конант сосредоточивали все свои силы исключительно на создании этих первых, еще несовершенных, бомб. Теперь они заинтересовались усовершенствованиями. Летом 1944 года, говорит Конант, во время одной из предыдущих инспекционных поездок в Лос-Аламос они с Бушем нашли время и возможности для частного разговора «о том, какой должна быть политика Соединенных Штатов после окончания войны»[2362]. В результате этих разговоров 19 сентября они отправили военному министру Генри Л. Стимсону совместную памятную записку, в которой независимо от Нильса Бора[2363] поднимались некоторые из тех вопросов, к которым он пытался привлечь внимание Франклина Рузвельта в августе. В частности, в ней говорилось, что «развитие техники и науки в этой области в течение следующих пяти лет в некоторых странах неизбежно будет столь быстрым, что предполагать, будто бы сохранение в тайне имеющихся сейчас знаний обеспечит нашу безопасность, было бы чрезвычайно рискованно для нашего правительства»[2364]. Они не сознавали дополнительности бомбы, но понимали, что в любые меры контроля, которые будут разработаны Соединенными Штатами и Великобританией, – сами они считали, что необходим договор, – должен быть включен и Советский Союз. Как Буш сказал Конанту, если Советы не будут поставлены в известность, такое исключение создаст «в высшей степени нежелательные отношения с Россией в этой области»[2365].

Рузвельт вернулся из Гайд-Парка обеспокоенный тем, что Феликс Франкфуртер и Бор каким-то образом нарушили режим безопасности Манхэттенского проекта. Буш поговорил с Бором (как, возможно, и Конант), и два администратора представили по просьбе Стимсона более подробный проект, в который были включены и идеи Бора. В нем они прямо рекомендовали Соединенным Штатам