некуда было от этого деваться, а ведь мы все были [как предупреждал своих офицеров Гровс, лишь отчасти в шутку] немного не в себе[2371]; издергались мы еще и потому, что чувствовали себя совершенно бессильными в этой чужой, непривычной для нас обстановке. Мы обращали внимание на всякие мелочи, раздражались и во всем винили военное начальство, а это иногда толкало нас на бессмысленное, ненужное бунтарство[2372].

По этой части они старались как могли. Мици Теллер подняла настоящий мятеж ради спасения деревьев на заднем дворе, где играл ее сын. «Я вежливо попросила солдата, приехавшего на своем большом тракторе, не трогать эти деревья, – вспоминает ее рассказ один из друзей, – чтобы Пол мог играть в тени, но он сказал: “Мне приказано выкорчевать все, чтобы мы могли засадить этот участок”, и в этом не было никакого смысла, потому что участок уже был засажен дикой природой, и это нравилось мне больше, чем пыль. Солдат уехал, но на следующий день вернулся и сказал, что ему снова приказали “покончить с этим углом”. Тогда я подняла по тревоге всех дам, и мы поставили под деревьями шезлонги и уселись на них. Что он мог поделать? Он покачал головой и уехал – и больше уже не возвращался»[2373]. Напротив, чтобы приспособить склон к западу от плато для катания на лыжах, Джордж Кистяковский прикрепил к каждому дереву по полукольцу пластиковой взрывчатки и успешно повалил деревья таким шумным, но действенным способом. «Затем мы раздобыли оборудование для сооружения канатного подъемника, и склон превратился в прекрасную маленькую лыжную трассу»[2374], – вспоминает он.

Ферми переехали в Лос-Аламос в сентябре 1944 года и попросили поселить их не в одном из коттеджей, построенных для преподавателей бывшей школы, а в менее престижном четырехквартирном доме, тем самым подчеркнув свое отношение к социальному снобизму. Под ними жили Пайерлсы, Рудольф и энергичная Женя, учившая в Бирмингеме Отто Фриша вытирать посуду. В доме образовалась типичная для Холма смесь гражданств и происхождений: Пайерлс был евреем из Германии, его жена – из России, и оба были гражданами Великобритании; Лаура Ферми все еще тосковала по Риму, но, как и ее муж, получила в июле американское гражданство. «Оппи свистнул, – зевая, объявлял Ферми, когда раздавалась утренняя сирена. – Пора вставать»[2375]. Итальянский лауреат возглавил вновь созданный отдел F (по имени Ферми), универсальное подразделение, которое должно было позволить извлекать максимальную пользу из его разносторонних способностей – как теоретика, так и экспериментатора. В числе прочих групп в этот отдел вошла и группа Теллера. «У этого молодого человека богатое воображение, – говорил сорокатрехлетний итальянский иммигрант своей жене о венгре, хотя тому было тридцать шесть. – Если он как следует пустит в дело свою изобретательность, он далеко пойдет»[2376]. Теллер не спал до глубокой ночи, разрабатывая свои идеи и играя на фортепиано; он почти никогда не появлялся на Технической площадке раньше чем к концу утра.

«Вечеринки, – вспоминает Бернис, красноречивая жена Роберта Броуда, руководителя группы разработки запалов, – как большие и помпезные, так и маленькие и веселые, были неотъемлемой частью жизни на плато. Плоха была та суббота, на которую не было запланировано какого-нибудь крупного сборища, а обычно их даже бывало несколько… По [субботним вечерам] мы шумно кутили, по воскресеньям куда-нибудь ездили, а в остальные дни недели работали»[2377]. Холостые мужчины и женщины устраивали в общежитиях вечеринки, подогревавшиеся целыми бочками пунша, в который добавляли для крепости смесь разных спиртных напитков и чистый зерновой спирт с Технической площадки. Народу приглашали столько, сколько могло втиснуться в помещение. Холостяки выносили из общих комнат общежития всю мебель, а расположенные на верхних этажах спальни по негласной договоренности оставались открытыми всю ночь.

В атмосфере американского юго-запада обычным времяпрепровождением для субботних вечеров сами собою стали танцы «сквэр-данс»[2378]. «Все были одеты по моде Дикого Запада – в джинсы, сапоги, анораки, – вспоминает жена Станислава Улама, француженка Франсуаза, то удивление, которое она испытала, приехав вместе с мужем на Холм. – Помимо атмосферы армейского лагеря там была и атмосфера горного курорта»[2379]. Танцы устраивали сначала в гостиной у Дика Парсонса, затем в театре, в Фуллер-лодже и, наконец, когда на них стала собираться большая толпа, в общей столовой. В конце концов даже супруги Ферми со своей дочерью Неллой стали приходить на них и учиться энергичным фигурам этого танца. Мать с дочерью уже давно согласились выйти на середину зала, а Ферми все сидел в сторонке, мысленно прорабатывая танцевальные па. Когда он наконец почувствовал себя готовым, он попросил стать его партнером Бернис Броуд, одну из ведущих танцовщиц. «Он хотел, чтобы мы были ведущей парой, что показалось мне в высшей степени неразумным, учитывая, что это была его первая попытка, но отговорить его я не смогла, и тут заиграла музыка. Он вел меня, точно попадая в ритм, и точно знал, когда и какие фигуры нужно выполнять. Он ни разу не ошибся, ни тогда, ни потом, но я бы не сказала, чтобы он получал от танца удовольствие… Он [танцевал] головой, а не ногами»[2380].

Иногда вместо танцев по субботам устраивались театральные представления. К удивлению и восторгу публики, Роберт Оппенгеймер появился на сцене в постановке «Мышьяка и старых кружев»[2381] покрытым мукой до мертвенной бледности: он играл первого из многочисленных мертвецов, появляющихся из погреба в последнем акте. Высокий и бородатый Дональд Флендерс по прозвищу Молль[2382], руководитель вычислительной группы теоретического отдела, написал на музыку Джорджа Гершвина комический балет под названием «Плато священное»[2383]. Несмотря на бороду и отсутствие балетного образования, сам Флендерс танцевал партию генерала Гровса. Сын Сэмюэла Аллисона Кит изображал Оппенгеймера: он танцевал на большом столе в такой же одежде и шляпе, какую носил каждый день его персонаж. «Главным элементом реквизита, – отмечает Бернис Броуд, – был механический мозг, который мигал лампочками, гремел и бурчал и постоянно ошибался в вычислениях, выдавая результаты вроде “2 + 2 = 5”. В грандиозном, хотя и сумбурном финале выяснялось, что ошибочные расчеты и являются подлинной священной тайной плато»[2384].

Кистяковский предпочитал времяпрепровождение не столь интеллектуального вида:

Я много играл в покер с важными людьми вроде Джонни фон Неймана, Стэна Улама и т. п… Когда я приехал в Лос-Аламос, я обнаружил, что они не умеют играть в покер, и предложил их научить. Иногда к концу вечера, когда мы подсчитывали фишки, результаты их огорчали. Я обычно говорил