Она удивленно уставилась на культю, из которой потоком хлестала кровь. Боли не было. Её вторая рука пережала обрубленную кисть, замедлив кровотечение. Телохранители снова бросились вперед, чтобы схватить её, но Ёси опять с проклятиями отогнал их. Грудь его ходила ходуном, он пытался отдышаться, ни на мгновение не сводя с неё настороженных глаз.

— Кто ты?

— Сумомо Фудзахито… сиси, — выдохнула она. Силы и мужество быстро покидали её. На последнём подъеме она простонала сонно-дзёи-и-и-и, отпустила кисть, стала шарить в рукаве, нащупывая последний сюрикен, нашла его, погрузила одно отравленное острие себе в руку и, покачнувшись, шагнула к Ёси, чтобы вонзить сюрикен в него. Но он стоял наготове.

Могучий удар поразил её точно в то место, где шея соединяется с телом. Меч рассек тело и вышел как раз под мышкой. Все стоявшие рядом как один с шумом втянули в себя воздух, уверенные, что стали свидетелями деяния, рассказы о котором столетиями будут передаваться из уст в уста и которое подтвердило право этого человека считаться достойным потомком великого сёгуна и являться носителем славного имени. Но все были при этом и потрясены обилием крови, залившей все кругом.

Абэ первым обрел способность говорить.

— Что произошло, повелитель?

— Я победил, — хмуро ответил Ёси, осматривая плечо; кимоно в этом месте напиталось кровью. У него по-прежнему сильно кололо в боку и в сердце. — Приведите врача… потом мы выезжаем.

Люди бросились выполнять его приказание. Абэ оторвал взгляд от трупа Сумомо. Койко жалобно стонала и корчилась на полу, её ногти царапали татами, оставляя в циновках дыры. Он двинулся к ней, но Ёси остановил его:

— Осторожно, болван! Она тоже участвовала в заговоре! — Абэ опасливо откинул нож Сумомо в сторону. — Переверни её! — Он подчинился, по-прежнему орудуя ногой.

Крови почти не было. Сюрикен пришпилил кимоно к телу, быстро остановив кровотечение; стальной кружок был погружен в её грудь почти до половины. Пульсирующая боль, накатываясь волнами, искажала её лицо уродливой гримасой, в другие же моменты Койко была все так же ослепительно прекрасна.

Ёси обуревала ненависть.

Никогда ещё не был он так близко к смерти. Предыдущее покушение было сущим пустяком в сравнении с этим. Как ему удалось выдержать этот натиск и неожиданное нападение, он и сам не понимал. Полдюжины раз она брала верх над ним, он знал это, и ужас, испытанный им на пороге смерти, был совсем не таким, каким он его себе воображал. Такой ужас способен лишить мужества кого угодно, подумал он, чувствуя, как в нем поднимаются ярость и желание изрубить Койко на куски за её предательство или оставить её корчиться здесь в муках.

Её пальцы бессильно скребли грудь в том месте, где сосредоточилась эта невыносимая боль; она пыталась вырвать из своего тела то, что было её причиной. И не могла. Дрожь пробежала по её телу. Глаза открылись, и она увидела Ёси, стоящего над ней, и тогда её руки оставили грудь и поднялись к лицу, пытаясь поправить растрепавшиеся волосы, чтобы они выглядели аккуратно в его присутствии.

— Помогите мне, Тора-тян, — всхлипнула она, слова клокотали у неё в горле, — пожалуйста, помоги-ите мне-е-е… больно…

— Кто подослал тебя? И её? Кто?

— Помоги-и-ите мне, о, пожалуйста, больно, больно. Я хотела спасти… спасти… — Её голос умолк, и она снова увидела себя с ножом в руке, он беспомощно лежит у стены, увидела, как, мужественно исполняя свой долг, она бросается вперед, чтобы защитить его, дать ему этот нож, которым она не могла воспользоваться сама, и не дать предательнице ранить его летающим кружком стали, подставив себя вместо него, спасая ему жизнь, чтобы он вознаградил её и простил её, хотя она и не виновата ни в чем, она лишь служила ему, ублажала его, обожала его…

— Что нам с ней делать? — спросил Абэ, преодолевая дурноту. Он, как и все они, был уверен, что сюрикен отравлен и её ждет смерть, от некоторых ядов более жестокая, чем от других.

Бросьте её на навозную кучу, было первой мыслью Ёси, желудок которого наполнился тошнотворной сладковатой горечью, и оставьте собакам и её собственным мучениям. Он нахмурился, переживая теперь свою муку: Койко была все ещё прекрасна, даже все ещё желанна, только её затухающий стон подчеркивал пришедшее к нему уродливое, разъедающее все изнутри осознание того, что ещё одна эра его жизни закончилась.

Отныне и навсегда он будет один. Она убила доверие. Если эта женщина, на которую он излил столько нежности и тепла, могла предать его, значит, его предаст любая. Никогда больше не сможет он доверять женщине или делиться с ней столь многим. Никогда. Она уничтожила эту часть его навсегда. Его лицо закрылось.

— Выбросьте…

И тут он вспомнил её глупые стишки и её счастливые стишки, весь смех и все удовольствия, которые она ему дарила, её мудрые советы и моменты глубокого удовлетворения. Он вдруг почувствовал невыразимую печаль от того, как жестока жизнь. Меч свой он по-прежнему сжимал в руке. Её шея была такой тонкой. Удар был милосердным.

— Сонно-дзёи, а? — пробормотал он, ослепленный этой потерей.

Проклятые сиси, это их вина, что она мертва. Кто подослал Сумомо? Кацумата! Должно быть, он, те же удары меча, то же коварство. Дважды его смертники едва не убили меня. Третьего раза не будет. Я сотру их с лица земли. Пока я жив, Кацумата — мой враг, все сиси враги. Проклятые сиси… и проклятые гайдзины!

На самом деле это они во всем виноваты, гайдзины. Они как чума. Не будь их, ничего бы этого не произошло. Не было бы ни вонючих Соглашений, ни сиси, ни сонно-дзёи. Ни этого гноящегося волдыря под названием Иокогама.

Проклятые гайдзины. Теперь они заплатят.

ИОКОГАМА

В тот же день после полудня Джейми Макфей вышел из редакции газеты «Иокогама гардиан», кипя от возмущения. Он сунул последний выпуск газеты под мышку и заторопился по Хай-стрит. Соленый ветер был прохладным, море пестрело белыми барашками, выглядело серым и неприветливым. Его походка была такой же сердитой, как и его настроение. Господи боже ты мой, думал он, Малкольму сначала следовало посоветоваться со мной. Он свихнулся, ополоумел. Теперь жди беды.

Малкольм Струан поднял голову, когда Джейми постучал в его дверь. Он сразу же увидел газету.

— Хорошо. Я как раз собирался спросить, принесли ли её уже.

— Я захватил с собой один экземпляр. Синичка чирикнула мне на ухо, что следует это сделать.

— А-а. — Малкольм усмехнулся. — Письмо мое напечатали? Оно там?

— Ты мог бы и рассказать мне об этой затее, тогда я смог бы придумать способ смягчить удар.

— Успокойся, ради бога, — добродушно ответил Малкольм. Он взял газету и раскрыл отдел, где печатались письма. — Нет никакой беды в том, чтобы занять высокоморальную позицию. Опиум аморален, как и торговля оружием. А тебе я не сказал потому, что хотел удивить и тебя тоже.