— Что ж, тебе это несомненно удалось! Это распалит каждого торговца здесь и по всей Азии, и это в конечном счете ударит по нам; нам нужны друзья не меньше, чем мы нужны им.

— Согласен. Но почему мое письмо должно в итоге ударять по нам? A! — Его письмо стояло первым и было озаглавлено: «БЛАГОРОДНЫЙ ДОМ» ЗАНИМАЕТ БЛАГОРОДНУЮ ПОЗИЦИЮ! — Хороший заголовок, мне это нравится.

— Извини, но мне — нет. Оно непременно ударит по нам, потому что всем известно, что мы вынуждены использовать эти товары или нам конец. Ты тайпэн, но ты не можешь… — Джейми замолчал. Малкольм смотрел на него с безмятежной улыбкой. — Как нам теперь быть с ружьями для Тёсю, ради всех святых? Мы получили за них деньги, хотя ты и согласился передать ружья другому, Ватанабэ, для князя какого-то там — заказ, который ты увеличил до пяти тысяч.

— Всему своё время. — Малкольм оставался спокойным, хотя это и напомнило ему, что его мать отменила этот заказ, который он, едва лишь узнав об этом, возобновил с самой быстрой почтой, какая только была в его распоряжении. Глупо с её стороны, она ничего не понимает в японских делах. Ладно, ещё несколько дней, и мы её обуздаем. — А пока что, Джейми, нет никакого вреда в том, чтобы занять моральную позицию, поддерживаемую всем обществом, — беззаботно произнес он. — Времена меняются, и мы должны меняться вместе с ними, тебе так не кажется?

Макфей часто заморгал.

— Ты хочешь сказать, что это все уловка? Чтобы сбить с толку наших противников?

— Меняться вместе со временем, — радостно повторил Малкольм. Его пространное письмо поддерживало идею постепенного отказа от торговли опиумом и оружием, в точности как того хотел адмирал, и было полностью созвучно решительному настрою последнего, а также новому плану, предложенному правительством для Азии: Немедленно должны быть изысканы пути перевода нашей торговли на самую прочную и безупречную основу, к вящей славе Её Величества королевы, да благословит её Господь, и нашей Британской империи. «Благородный Дом» с гордостью встает во главе… — написал он, помимо других, столь же цветистых выражений, и подписался: Тайпэн дома Струанов, как это делали его дед и отец в своих письмах в прессе. — Мне показалось, я весьма удачно все изложил. А тебе?

— Да, мне тоже, — кивнул Макфей. — Меня ты несомненно убедил. Но если все это лишь… — Он собирался сказать «вранье», но кому врать и зачем? — Но если все это лишь уловка, то зачем она? Более неудачного момента и не придумаешь. На тебя непременно набросятся на собрании.

— Пускай набрасываются.

— Все подумают, что ты сошел с ума.

— Пусть думают. Через несколько недель они забудут об этом, да и в любом случае мы будем в Гонконге. — Малкольм просиял, у него было отменное настроение. — Не волнуйся, я отдаю себе полный отчет в том, что делаю. Окажи мне услугу, пошли записку адмиралу, я бы хотел повидать его перед обедом. И Марлоу, когда он прибудет на берег. Они ведь оба ужинают с нами в восемь, не так ли?

— Да, оба приняли приглашение. — Макфей вздохнул. — Стало быть, ты собираешься держать меня в неведении относительно всех «почему» и «зачем»?

— Не волнуйся, все идет прекрасно. Теперь поговорим о вещах, гораздо более важных: сегодня мы должны определиться по нашему заказу на шелка на следующий год. Проследи, чтобы Варгаш привел все книги в порядок. Я хочу побеседовать с менялой о звонкой монете и фондах как можно скорее — не забывай, завтра Анжелика и я проведем весь день с Марлоу на борту его «Жемчужины». — Он был готов прямо сейчас пуститься в пляс, но ноги и живот болели у него сегодня сильнее, чем обычно. Ладно, подумал он, завтра мой великий день, я почти дома, и тогда все могут катиться к черту.

Джейми находил поведение Малкольма странным, совершенно не понимая его. Каждый новый корабль из Гонконга привозил каждому из них новое, ещё более бранное письмо от Тесс Струан, и все же последнюю неделю с небольшим Малкольм чувствовал себя совершенно раскованно и был таким же, как до Токайдо: веселым, умным, внимательным, и целиком посвящал себя делам, несмотря на то, что боли продолжали мучить его и передвигался он по-прежнему с большим трудом. И потом, над всем висел непредсказуемый исход дуэли, назначенной на среду, то есть на послезавтра.

Трижды Макфей встречался с Норбертом Грейфортом, пытаясь миром уладить дело — он даже прибег к помощи Горнта, — но тот оставался непреклонен:

— Джейми, передай этому сосунку, чтобы решал сам, клянусь Богом. Он замешал всю эту кучу дерьма. Я приму его извинения, если они будут публичными, и при том по-настоящему публичными!

Макфей закусил губу. Последнее, что ему оставалось, это шепнуть время и место сэру Уильяму, но ему было противно даже подумать о том, чтобы нарушить священную клятву.

— У меня назначена встреча с этим сукиным сыном Горнтом на шесть часов для обсуждения последних деталей.

— Хорошо. Жаль, что ты его недолюбливаешь, он славный малый, Джейми. Поверь мне. Я пригласил его сегодня на ужин. «Да не кипятись ты так», — добродушно пробурчал Малкольм, имитируя тяжелый шотландский выговор.

Макфей улыбнулся, согретый этим проявлением дружелюбия.

— Ты… — Стук в дверь оборвал его на полуслове.

— Войдите.

Дмитрий ворвался в комнату, как ураганный порыв ветра, не закрыв за собой дверь.

— Ты сошел с ума, Малк? Как дом Струанов может поддерживать этих говнюков, требующих запретить опиум и оружие?

— Нет никакой беды в том, чтобы занять высокоморальную позицию, Дмитрий.

— Нет, есть, клянусь Богом, если это позиция сумасшедшего. Если «Струан и Компания» так смотрят на это, то нам, остальным, придется катить этот ком в гору. Чертов Крошка Вилли воспользуется этим, чтобы… — Он замолчал. В комнату без стука вошёл Норберт Грейфорт.

— Ты совсем спятил, чёрт подери?! — проревел Норберт, навалившись на стол и размахивая газетой перед лицом Малкольма. — А как же наше, чёрт возьми, соглашение действовать заодно, а?

Малкольм не мигая смотрел на него, ненавидя его всей душой. Его лицо сразу побелело.

— Если хочешь встретиться, запишись на прием, — произнес он ледяным тоном, держа, однако, себя в руках. — Я занят. Убирайся. Пожалуйста!

Норберт вспыхнул; он тоже был предупрежден сэром Уильямом держаться пристойно или пенять на себя. Его лицо исказила злобная гримаса.

— В среду, рано утром, клянусь Богом! Ты только приходи, чёрт бы тебя побрал! — Он круто повернулся на каблуках и вышел, громко хлопнув за собой дверью.

— Отвратительные манеры у этого ублюдка, — мягко произнес Малкольм.

В другой раз Дмитрий рассмеялся бы, но сейчас ему было не до веселья.

— Раз уж об этом зашла речь, могу сразу сказать тебе, что не буду принимать участия в этой «встрече» в среду.

— Это твое дело, Дмитрий, — ответил Малкольм. Краска постепенно возвращалась на его лицо. — У меня по-прежнему остается твое слово, слово чести, что никто ничего не узнает.