щетинистый зверь с шипом вместо носа, давняя встреча с которым оставила у Первого самые неприятные воспоминания, он ринулся вперед, не раздумывая — чтобы принять удар на себя.

Он его и принял — только о землю, которая вдруг ушла у него из-под ног.

Когда он попытался предупредить Лилиту о непредсказуемости пернатых, один из них, еще не спустившийся ей на руки, крякнул сверху и уронил ему на голову … отнюдь не перо.

И вообще, стоило ему просто заговорить с Лилитой в моменты такого ее слияния с его несносным творением — как его тут же то ближайшей веткой по спине хлестало, то в земле под одной ногой вдруг выбоина оказывалась. А однажды так и вовсе зудение летучего эскадрона мира послышалось.

Из чего Первый сделал вывод, что мир намекает ему — и отнюдь не прозрачно — что Лилита имеет право не только на его внимание, а его одержимость ею носит самый нездоровый характер.

Лилита же в такие минуты оборачивалась на него с таким удивлением, словно не понимала, что он здесь делает — и глаза у нее темнели, как будто от досады. Непонятно только, на кого.

Ну и ладно, подумал Первый в один из таких моментов, почувствовав себя особенно лишним и вспомнив реакцию Лилит на его исчезновения — они все здесь ценят только то, что теряют. Опасность ей никакая не грозит — подождем, пока ей станет меня недоставать.

Ждать пришлось долго.

Или ему так показалось.

В попытках провести время с Малышом и Крепышом — в конечном счете, они заслуживали ничуть не меньшего его внимания.

С ними он чувствовал себя не лишним.

А вообще чуждым.

Малыш с упоением занимался вместе с Лилит делами по хозяйству — в которых от Первого всегда было больше вреда, чем пользы.

У Крепыша оказались яркие способности мастерить что-то.

Особенно из дерева.

И он проводил все время, поправляя заграждение вокруг их пристанища, так и не законченное Первым.

То и дело бормоча вполголоса обрывки замечаний в адрес того, кто это строил — и особенно, в адрес его рук.

И оба они обеспечивали Лилит более, чем достаточным общением.

Первый отреагировал решительно — он просто не мог позволить разрастись зернам сомнения в его принадлежности к своему собственному миру.

Он улетел — одного только вида всех тех чудес, которые он создал на планете, будет достаточно, чтобы излечить его израненное самолюбие.

Но не далеко — Лилита скоро заметит, хотелось бы надеяться, его отсутствие и поспешит назад, а уязвленный ее торопливостью мир может обрушить на своего создателя особо весомую порцию своего пристального внимания.

Идеальным пунктом назначения была имитация макета.

В которой он также обнаружил много перемен.

Во-первых, у Адама с Евой появился свой второй детеныш — внешне весьма напоминающий первого.

Но только внешне.

Он был намного живее, дружелюбнее и общительнее, и Первый только после некоторых наблюдений понял, почему.

Судя по всему, за время его всепоглощающего затворничества возле Лилиты случилось еще одно наступление ледяной пустыни. А может, и не одно — возле теплого водоема и со всей необходимой пищей под рукой они прошли незамеченными.

А вот в имитации макета появилась целая гора сухой травы — наверно, они в нее во время холодов зарывались.

И плодов в окрестностях явно стало поменьше — особенно, для их растущей компании — и на их поиски теперь отправлялась и Ева, и оба ее детеныша.

Она брала одну корзинку, вторую вручала старшему, а младший нес только то, что у него в руки вмещалось — сплести новые ей так в голову и не пришло.

И хотя младший приносил Адаму намного меньшую добычу, именно ее тот встречал с куда большей благосклонностью — старшего он отгонял он себя, как только тот опускал корзинку у его ног, — резким жестом руки и с гримасой отвращения на лице.

Нет, мне Лилита тоже как-то ближе остальных, — возмутился про себя Первый, застав однажды такую сцену, — но это уже перебор!

Ева словно учуяла мысленную поддержку — приобняв старшего за плечи, она шагнула вперед и забубнила что-то, тыча пальцем поочередно в каждого детеныша и просительно протягивая в перерывах руку к Адаму.

Тот вскочил с перекошенным от ярости лицом.

— Вот тот — Мой! — выплюнул он, махнув в сторону младшего. — А этот — Чужой! Я не знаю, с кем ты там таскалась!

Ева отдернула руку от старшего, словно ее обожгло, и привычно рухнула на землю.

Старший в панике бросился к краю поляны и сжался там в тугой комок.

Младший же подбежал к Адаму и, потянувшись на цыпочках, успокаивающе провел ладонью по его щеке.

— Вот! — торжествующее бросил Адам распростертой у его ног Еве. — Сразу видно, где чья природа!

Минуточку, — вышел из оцепенения Первый, — это он на что намекает? Если у него единственная извилина набекрень съехала, не надо меня к этому приплетать!

Он немедленно ретировался к Лилит и начал снова проводить все время с ней, Малышом и Крепышом, стараясь не очень путаться у них под ногами, но заполнять каждую совместную минуту оживленным разговором.

По вечерам к ним присоединялась Лилита. Первый все еще не одобрял ее длительные выходы в мир, но Лилит вовсе не возражала — ее существенно улучшенная копия всегда возвращалась с дарами, на которые мир для нее отнюдь не скупился.

Там были и украшения для Лилит, и новые зверьки для Малыша, и всякие диковины из переплетенных корней для Крепыша, и необычная пища для всех них.

Для Первого самым главным подарком было просто ее появление, но ему всегда доставался одинокий представитель летучего эскадрона мира, назойливо зудящий у него над ухом весь вечер. Только зудящий, к счастью — чувство юмора его мира все еще держалось в рамках благодушия.

И что бы все они там себе ни воображали, его личное общение с Лилит все еще не потеряло для нее своей привлекательности.

Каковую мысль Первый и принялся в ней поддерживать.

Настойчиво и изо всех накопившихся сил.

Так у них появилась еще одна копия Малыша и Крепыша, которой Лилит дала очень странное имя — Последыш — и снова отключилась от всех и вся, сосредоточившись на новом детеныше.

А у Первого появилась новая, совершенно неожиданная привязка к их пристанищу.

Однажды он заметил, что Крепыш, все еще пытающийся выровнять не оконченное заграждение вокруг их пристанища, сколол с одного из стволов деревьев два относительно ровных диска и начал — обеими руками — катать их по земле,