ему донести свою точку зрения до конечных потребителей информации. Однако в декабре 1940 года, воспользовавшись временным отсутствием на службе Голикова, он все же сумел выпустить так называемую “Сводку № 8”, в которой отразил действительно поступившие от источников данные, а не заниженные начальником РУ на 38 дивизий. Резонанс этого события оказался значительно меньшим, чем ожидалось. Последовало несколько встревоженных запросов из приграничных военных округов, а возвратившийся на службу начальник отстранил Новобранца от дел и отправил его ожидать решения своей участи в закрытом доме отдыха Разведупра в Одессе, откуда в 1930-е годы дорога нередко вела в тюрьму или к расстрельной команде. Проблему решила начавшаяся война, и бывший начальник информационного отдела получил назначение в войска для дальнейшего прохождения службы. Изложенная Новобранцем версия событий хорошо вписывается в аргументацию приверженцев одной из противоборствующих точек зрения на события в разведке накануне начала войны. Проблема заключается в том, что однозначно оценить ее достоверность невозможно.

По воспоминаниям многих военных разведчиков из центрального аппарата РУ, в вопросе оценки степени опасности приближающейся войны они испытывали определенное давление со стороны “ближних соседей” (госбезопасности). В этой связи постоянно упоминается негативная роль Берии, продолжавшего курировать разведку, с февраля 1941 года выделенную в отдельную систему. Следует подчеркнуть, что нарком госбезопасности Меркулов, наоборот, никогда категорически не отрицал возможность германского нападения, а предпочитал направлять “в инстанции” фрагменты “сырых” донесений, предусмотрительно и дипломатично оставляя руководству страны возможность дать им самостоятельную оценку. Внешняя разведка получила массу соответствующих сведений и материалов из “легальных” и нелегальных резидентур в Финляндии, Румынии, Венгрии, Болгарии, Турции, Италии и Великобритании, обильная информация поступала из Берлина от группы Харро Шульце-Бой-зена (“Старшина”) и Арвида Харнака (“Корсиканец”). 20 июня 1941 года начальник 1-го (германского) отделения Разведывательного управления НКГБ СССР П. М. Журавлев и сотрудница этого же отделения 3. И. Рыбкина представили начальнику разведки П. М. Фитину объемистый документ под названием “Календарь сообщений Корсиканца и Старшины”, в котором обобщались все полученные с октября 1940 по июнь 1941 года предупреждения о предстоящем военном столкновении. Сама Рыбкина позднее оценила его лаконично: “Наша аналитическая записка оказалась довольно объемистой, а резюме — краткое и четкое: мы на пороге войны”[311]. Фитин лично представил документ Сталину, но тот раздраженно заявил, что это блеф и паникерство, и доклад был возвращен без последствий. Аналогичная судьба постигла и материалы, накопленные и обработанные Журавлевым и Рыбкиной в обобщавшим все доступные им документы по предстоящей германской агрессии литерном деле “Затея”. Несколько позже мы попытаемся непредвзято и довольно подробно взглянуть на “Календарь” и с другой точки зрения. Не осталось в стороне от рассматриваемого вопроса и Главное транспортное управление НКВД СССР, по мере возможностей собиравшее информацию на каналах морского судоходства и международных железнодорожных перевозок. В 1941 году предупреждения стали поступать и от 2-го (контрразведывательного) управления НКГБ СССР. Правда, следует отметить крайнее дилетантство множества разведсводок госбезопасности, вызванное отсутствием военного образования у ее оперативных офицеров. Военные разведчики 21 мая 1941 года потеряли терпение и в записке № 660533 были вынуждены напомнить коллегам из НКГБ СССР некоторые прописные истины: “…Для того, чтобы не допускать ошибки в оценке группировки и легче разобраться, какие части, откуда и куда прибывают, убедительно прошу в ваших разведсводках указывать:

1) откуда идут войска (из Франции, Бельгии, Югославии, Германии и т. д.);

2) когда и через какие пункты проходят войска;

3) какие войска (пехота, артиллерия, танки и т. д,);

4) в каком количестве (полк, дивизия);

5) нумерацию этих частей (№ полка, дивизии);

6) в состав каких корпусов и армий входят обнаруженные войска;

7) когда и куда они прибывают[312]”.

Безусловно, указанными недочетами страдали не все направляемые в военную разведку документы. В любом случае НКГБ/НКВД внес существенный вклад в процесс добывания информации.

3. И. Рыбкина

Что же все-таки происходило во всех советских спецслужбах в предвоенные месяцы, и почему столь ясные с позиций сегодняшнего дня материалы не получили у их руководства должной оценки? Для понимания этого феномена следует непредвзято рассмотреть, что конкретно и как именно докладывала разведка руководству государства, не упуская при этом из виду и действия противника.

Германия осуществляла стратегическую линию по дезинформации на основании подписанных генерал-фельдмаршалом В. Кейтелем 15 февраля 1941 года “Руководящих указаний начальника штаба верховного главнокомандования по маскировке подготовки агрессии против Советского Союза”. Этот документ являлся основополагающим для прикрытия мероприятий, проводимых в осуществление директивы № 21 (плана “Барбаросса”), в которой ставилась задача “разбить советскую Россию в ходе кратковременной кампании еще до того, как будет закончена война против Англии”[313]. Следует отметить, что директива о нападении на СССР была подписана 18 декабря 1940 года и по времени теоретически значительно опережала указания по маскировке. Однако практическая реализация ее началась лишь после 31 января 1941 года, когда главное командование сухопутных войск издало директиву по стратегическому сосредоточению и развертыванию войск в целях осуществления плана “Барбаросса”, указав в ней, что “подготовительные работы нужно провести таким образом, чтобы наступление (день “Б”) могло быть начато 21.6”[314]. Этот документ был доведен до крайне ограниченного круга лиц и составлялся отнюдь не в расчете на пропагандистский эффект. Тем более привлекает внимание имеющаяся в директиве многозначительная оговорка о том, что нападение на Советский Союз будет произведено только “в случае, если Россия изменит свое нынешнее отношение к Германии”[315]. Следовательно, в конце января 1941 года позиция Москвы по отношению к Берлину явно представлялась вполне благоприятной, хотя имелись серьезные основания предполагать, что она может измениться, причем по инициативе именно Советского Союза. Впрочем, Гитлер решил начать войну против СССР до окончания боевых действий против Британии значительно раньше, еще 22 июля 1940 года. В этот день он дал указание главнокомандующему сухопутными войсками Вальтеру фон Браухичу разработать соответствующий стратегический план, предусматривающий окончание всех приготовлений к 15 мая 1941 года и нападение на Советский Союз не позднее середины июня. Фюрер окончательно конкретизировал 22 июня как день “Б” 30 апреля на узком совещании высшего военного руководства. Начальник генштаба сухопутных войск генерал-полковник Ф. Гальдер уведомил об этом армию 10 июня, то есть практически до самого последнего момента точная дата начала войны держалась в секрете. Кодовым словом для сигнала о начале нападения было “Дортмунд”, отмена его предусматривалась по сигналу “Альтона”.

В 3 часа 15 минут утра 22 июня 1941 года три группы армий общей численностью свыше 4 миллионов человек, оснащенные 4215 танками и штурмовыми орудиями, 3909 боевыми самолетами и 43812 орудиями и минометами, перешли в наступление на фронте