могли остаться незамеченными, поскольку подобный размах передвижений войск невозможно скрыть в принципе. Однако существует значительная разница между непосредственной подготовкой к войне, например, связанными с ней организационно-административными мероприятиями, и военными приготовлениями, которые могут преследовать самые различные цели, тем более в воюющей стране, каковой в 1940–1941 годах являлась Германия. Было хорошо известно, что немцы широко используют шантаж военной угрозой, и отсутствие других данных позволяло предположить, что приготовления на Востоке могут служить именно этой цели. Неминуемость прямого столкновения Германии с СССР была очевидной, и его неизбежность летом 1941 года не вызывала в Москве сомнений, но рейх, как правило, совершал агрессию по сложившейся иной схеме. Она предусматривала вначале устрашающие действия, затем шантаж, часто — предъявление ультиматума, и лишь после этой цепочки следовало вторжение. Агрессии против СССР ничего подобного не предшествовало, что породило у советского руководства ложное ощущения запаса времени.

3. В 1939–1941 годах советская разведка не располагала серьезными источниками в непосредственном окружении Гитлера, высшем руководстве НСДАП, СС, вермахта и спецслужб, где можно было добыть информацию о политических решениях и намерениях руководства, часто даже не воплощенных в соответствующие документы. Вследствие отсутствия полноценного агентурного прикрытая этих наиболее важных объектов разведывательного проникновения, достоверная информация из них не поступала к советскому руководству и не давала возможности проникнуть в скрытые замыслы противника. Это явилось одной из главных причин, обусловивших успех “Руководящих указаний начальника штаба верховного главнокомандования по маскировке подготовки агрессии против Советского Союза”, предписывавших разбить дезинформацию на два этапа. На первом из них, продолжавшемся до середины апреля 1941 года, следовало “сохранять ту неопределенность информации о наших намерениях, которая существует в настоящее время”[327]. Проводимые военно-инженерные работы и перемещение войск на Восток маскировались их отводом на отдых из зоны английских бомбардировок, предотвращением проникновения Британии на Балканы, хозяйственными работами и, главное, подготовкой операции “Зеелеве” — непосредственным вторжением на Британские острова. По дипломатическим каналам распространялись слухи о невозможности примирения с Великобританией и о неизбежном возмездии, которое скоро настигнет англичан. На втором, финальном этапе, когда с 22 апреля воинские эшелоны стали перебрасывать на Восток целые дивизии, германская секретная служба старалась выдать это за крупнейший в истории отвлекающий маневр. Принцип дезинформации был прост: чем ближе день “Б”, тем грубее могут быть ее методы. В войсках распространялись слухи о предстоящей десантной операции через Ла-Манш и Па-де-Кале, печатались немецко-английские разговорники, прикомандировывались переводчики с английского языка, а захват острова Крит представлялся в качестве генеральной репетиции операции “Зеелеве”. Чтобы придать маскировке нападения на СССР большую достоверность, абвер дезинформировал собственных военных атташе в нейтральных странах, причем, в соответствии с директивой, передаваемые им “сведения должны носить отрывочный характер, но отвечать одной общей тенденции”[328]. Передача дезинформации через ВАТ оказалась весьма удачным решением и ввела в заблуждение не одного советского агента, включая Зорге.

4. Отсутствовали подтверждения тех предупреждений о предстоящей войне, которые все же поступали в Центр от резидентур. Информационный документ разведки должен не просто излагать то или иное сообщение, но и предоставлять соответствующее подтверждение, причем желательно не в виде какого-либо документа, который тоже может быть сфальсифицирован контрразведкой, как это неоднократно случалось. Лучшим подтверждением являются материальные действия противника в виде образования новых органов военного управления, подготовки техники к действиям на выбранном театре или конкретных приготовлений к конкретным ситуациям. В случае с нападением Германии на СССР таких подтверждений не было по той причине, что их быть не могло. Гитлер совершил бросок на Восток в отчаянной надежде на скоротечную кампанию и поэтому не озаботился подготовкой войск к зиме. У вермахта не было теплой одежды, низкотемпературной смазки для оружия и двигателей, отсутствовала лыжная подготовка войск. Кроме того, любые боевые действия в СССР неизбежно натыкались на условия бездорожья, а немецкая армия не имела для этого ни опыта, ни соответствующих транспортных средств. Не в последнюю очередь по этой причине агентурные сообщения о предстоящем нападении расценивались в Центре как инспирированные либо немцами, либо англичанами, что, кстати, сплошь и рядом соответствовало действительности. Эту точку зрения разделял и начальник РУ ГШ КА генерал-лейтенант Голиков. В своем докладе в НКО СССР, СНК СССР И ЦК ВКП(б) от 20 марта 1941 года после перечисления возможных вариантов нападения германских войск на СССР он совершенно справедливо упоминал о действиях “англо-американских источников, задачей которых на сегодняшний день, несомненно, является стремление ухудшить отношения между СССР и Германией”[329]. Однако далее следовали выводы:

“1. На основании всех приведенных выше высказываний и возможных вариантов действий весной этого года считаю, что наиболее возможным сроком начала действий против СССР будет являться момент после победы над Англией или после заключения с ней почетного для Германии мира.

2. Слухи и документы, говорящие о неизбежности весной этого года войны против СССР, необходимо расценивать как дезинформацию, исходящую от английской и даже, может быть, германской разведки”[330].

Весной нападения и в самом деле не произошло, и в этом отношении второй пункт выводов в докладе генерала формально может считаться точным.

5. С позиций сегодняшнего дня кажется очевидным, что при обработке поступавшей из резидентур информации о предстоящем вторжении 22 июня следовало немедленно принимать все соответствующие меры, и любое бездействие в этом отношении являлось преступным. Однако дело обстояло далеко не так просто. На протяжении второй половины 1940 и первой половины 1941 годов военная разведка доложила о шести различных предполагаемых датах начала войны. Так же обстояло дело и с информацией, добытой внешней разведкой НКВД/НКГБ, причем как минимум половина сообщений указывала на то, что такое нападение будет иметь место лишь после победы Германии над Британией или достижения между ними перемирия. Телеграммы противоречили одна другой, и в отсутствие подтверждений было принято, вероятно, оправданное по тем временам решение игнорировать их до момента получения более достоверной информации.

Сейчас легко указывать, например, на телеграмму токийского резидента РУ “Рамзая” (Рихард Зорге) от 15 июня 1941 года, в которой он прямо предупреждал о нападении и называл его срок (до конца июня). На протяжении многих лет принято было считать, что если бы в Центре поверили Зорге, то 22 июня немцы не достигли бы внезапности, однако изложение содержания лишь нескольких его сообщений показывает, что ситуация являлась отнюдь не столь однозначной. Самое первое сообщение на эту тему поступило от токийской резидентуры еще 3 октября 1938 года. Телеграмма информировала Центр, что “после разрешения судетского вопроса следующей проблемой будет польская, но она будет разрешена между Германией и Польшей по-дружески в связи с их совместной войной против СССР”[331]. 15