«Я чувствую, что я свободен, — писал Фенелон[15], — что подчиняюсь единственно своим личным побуждениям».Это смелое утверждение доказать невозможно, но скажите, какая есть уверенностьу архиепископа Кембрийского в том, что он, решившись присоединиться к красивойдоктрине мадам Гийон[16], свободен выбрать противоположноерешение? В крайнем случае он может доказать, что перед этим долго колебался, ноне сможет убедить меня, что был волен поступить иначе. «Я изменяюсь вместе сБогом, — продолжает тот же писатель. — Я чувствую себя действительнойпричиной моей собственной воли». Но при этом Фенелон даже не сознает, чтоделает своего всемогущего бога действительной причиной всех преступлений, непонимает, что ничто не наносит такого сокрушительного удара всемогуществу бога,как свобода человека, ибо это могущество, которым вы наделяете бога и которое яготов допустить в рамках нашей дискуссии, является таковым только потому, чтовсевышний все решил раз и навсегда с самого начала и следует этому незыблемому,окончательному порядку, а человек пребывает пассивным зрителем, бессильнымчто-либо изменить и потому несвободным. Будь он свободен, он мог бы по своемужеланию изменить или разрушить этот порядок и тем самым сделаться равным богу.Вот в этом и заключается вся проблема, над которой такому ярому поклонникубожества, как Фенелон, следовало бы поразмыслить получше.

Сам Ньютон с большой осторожностью ходил вокруг этойневероятно трудной проблемы и не осмеливался нf то, чтобы исследовать ее, нодаже подступиться к ней, а Фенелон, более дерзкий, хотя и менее ученый,добавляет: «Когда я что-нибудь желаю, в моей воле не желать этого; когда ячего-то не желаю, в моей воле пожелать это». Да полноте, сударь, если вы несделали того, что хотели, это случилось потому, что сделать это было не в вашейвласти, и все физические причины, которые раскачивают весы, на этот раз склониличашу в соответствующую сторону, и выбор был предопределен еще до того, как выпришли к решению. Поэтому, сударь, вы были несвободны и никогда свободным небудете. Когда вы склонились к одному из двух возможных решений, у вас не быловозможности выбрать второе, вас ослепила неуверенность, и вы приняли своиколебания за возможность сделать выбор. Однако эта неуверенность, то естьфизическое следствие двух посторонних предметов, которые воздействуют на вас водно и то же время, и свобода выбирать между ними — это две разные вещи.

— Вы меня убедили, — обрадовалась Олимпия, —ведь мысль о том, что я могла не совершать преступления, к которым имеюслабость, иногда треножит мою совесть. Теперь же, зная, что я не свободна, яобрету душевный покой и буду продолжать прежнюю жизнь.

— Я приветствую это ваше намерение, — вступил вбеседу Альбани, — ибо любое сожаление в любой степени бессмысленно. Оновсегда приходит слишком поздно, а когда случается возможность повторитьзлодеяние, страсти непременно побеждают угрызения совести.

— Очень хорошо, тогда давайте совершим какое-нибудьприятное злодейство, чтобы не утратить привычку и стереть в порошок всесожаления о прошлых дурных поступках, предложила Олимпия.

— Обязательно, — заметил кардинал деБернис, — но чтобы оно доставило нам еще больше удовольствия, надо сделатьэто злодеяние как можно более масштабным. Послушайте, прекраснаяЖюльетта, — продолжал французский посланник, — нам известно, что увас в услужении состоят две очаровательные девушки, которые наверняка так жеприятны и понятливы, как вы сами; их красота уже наделала немало шума в Риме, имы полагаем, что они должны принять участие в наших плотских утехах нынчевечером, и просим вас послать за ними.

По взгляду Олимпии я поняла, что не следует отказывать могущественнымслужителям церкви, и тут же отправила слугу за Элизой и Раймондой, после чегоразговор принял другой оборот.

— Жюльетта, — обратился ко мне Берни, — пустьнаши желания познакомиться поближе с вашими прелестными, как мы знаемсозданиями, не приведут вас к ошибочному выводу, что мой собрат и янеравнодушны к женскому полу, между тем, как мы терпим его постольку, посколькуон ведет себя в нашем присутствии мужским, так сказать, образом. Считаюнеобходимым без обиняков высказаться на сей предмет и заявить вам, что лучшесразу отказаться от предложения, если вы или ваши компаньонки не уверены в том,что сможете с полным смирением удовлетворить те необычные прихоти, которыепредполагает этот образ поведения.

— По правде говоря, — вставила Олимпия, — в данномслучае ваши предупреждения совершенно излишни, я видела, как Жюльетта ведетсебя в подобных обстоятельствах, и заверяю вас, что вы не будете разочарованыни ею, не ее подругами, которые являются ее протеже и, следовательно, мысляттакже философски, как и она сама.

— Дорогие друзья, — заговорила я, желая загладитьэтот инцидент, — моя репутация в распутстве достаточно прочная, чтобы укого-то оставались сомнения по поводу моего поведения Моя похоть всегда следуетза капризами мужчин и всегда возгорается от их страстей. Меня возбуждают толькоих желания, и самое большое удовольствие я получаю, удовлетворяя все ихприхоти. Если в их требованиях нет ничего необычного, мне становитсянеинтересно, но стоит им предложить что-нибудь неординарное, редкое и изысканное,как я ощущаю в себе неодолимую потребность в том же самом; и я никогда ни в чемне ограничивала себя в либертинаже, поскольку, чем больше мои поступки нарушаютнорму вежливости, чем сильнее попирают законы скромности и благопристойности,тем счастливее я себя чувствую.

— Это я и хотел услышать от вас, — одобрительносказал Бернис, — это делает вам честь. Стыдливость, ведущая женщину купрямству и непослушанию, как правило лишает ее уважения здравомыслящих мужчин.

— Эта стыдливость тем более неуместна, — добавилАльбани, будучи, по всей вероятности, убежденным сторонником самыхфантастических упражнений похоти, — что она ничего не доказывает кромеглупости или холодности, и я хочу сказать вам, что в наших глазах самка можетоправдать свою принадлежность к низшему полу только абсолютной покорностью, афригидная или глупая женщина заслуживает лишь презрение.

— Действительно, — сказала я, — толькоидиотка может подумать, будто мужчина имеет меньше оснований вставить свойорган в ее зад, чем в ее вагину. Женщина — она со всех сторон женщина, и развене кажется странным, когда она обрекает на воздержание одну часть своего тела,в то время как делает доступными все остальные? Это тем более смешно, еслиучесть, что такая мания просто-напросто оскорбляет природу: неужели нашапраматерь вложила бы в нас вкус к содомии, если бы это было для нееокорбительно? Разумеется, нет; напротив — она одобряет это и радуется этому;человеческие законы, всегда диктуемые эгоизмом, в этом вопросе лишены всякогосмысла, а законы Природы, которые намного проще, намного естественнее,обязательно должны вдохновлять нас на любые поступки, враждебные деторождению,ведь оно, когда этим занимаются люди, оспаривает у Природы право на созданиеновых существ, отвлекает ее от главной функции и обрекает на бездействие, чтонесовместимо с ее энергией.