на одном пальце, прокрутил его и нажал пальцем на предохранительную скобу. — Чпок!

— Ребенок, — сказал ему Шатков. — Смотри, не сделай себе случайно дырку где-нибудь в заднице.

Гимназист на резкую фразу не обиделся, снова подмигнул Шаткову — понимал Шатков, что душа у Глобуса совсем еще юная, жизнью не покарябанная, жадная, и как многие юные души нынешней поры, жаждет мужских приключений. Иначе с чего бы Глобусу оказаться в подчинении у Людоеда?

— Ха! Ребенок не ребенок, а кое-чего понимаю, — выкрикнул Гимназист и вторично нажал на предохранительную скобу. — Чпок! Двоих нет!

— Одного, — сказал ему Шатков. — В первый раз ты промахнулся.

Николаев отнесся к просьбе Шаткова спокойно.

— Иди, — разрешил он, — только Людоеда поставь в известность: где будешь, сколько времени, когда вернешься, и те де, и те пе.

— А машину взять можно? С нею я быстрее обернусь.

— Машину? Ту, которую починил? Права у тебя есть? — Николаев с интересом поглядел на Шаткова, что-то прикинул про себя и сказал: — Возьми!

Шатков чуть не бегом припустил к «жигуленку», распахнул дверь сарая, протиснулся за руль и только тут, ослепленный радостью, крапивным жжением свободы, что будет предоставлена ему, увидел, что рядом сидит Гимназист.

— Это ты, Глобус? — неверяще спросил Шатков.

— Нет, папа римский! — Гимназист не выдержал, рассмеялся. В залысинах у него поблескивали капельки пота — мелкие-мелкие.

— Кто приказал?

— Как кто? Начальство. Лично товарищ Людоед, — ответил Гимназист.

Когда же Гимназист успел узнать, что ему разрешено отбыть в город, ведь Шатков даже Людоеду сказать об этом не успел, а Гимназист уже все знает. И вооружение свое утяжелить успел — к пистолету прибавил две гранаты — скорее всего, давешние. Пот на лбу — это оттого, что Гимназист спешил, торопился быстрее Шаткова очутиться в машине.

— Наш пострел везде поспел, — не удержался Шатков.

— А как же! — довольно воскликнул Гимназист. — Итак, куда едем?

— Туда! — Шатков ткнул пальцем в пространство. — Вначале на кудыкину гору, а потом на гору тудыкину! — Он задом выгнал машину из сарая, подъехал к воротам, остановился.

Молча выбрался из кабины и пошел к Людоеду. Тот выслушал Шаткова с каменным выражением на лице (Шаткову даже показалось, что Людоед не слышит его), утомленно прикрыл глаза и произнес одну лишь фразу:

— Не задерживайся! Через два часа чтобы был здесь, — кинул Шаткову старую расклеенную книжицу серого цвета. Это был технический паспорт «жигулей».

Через минуту Шатков медленно выехал за ворота. Находился он у Николаева на правах дяди из популярного фильма «Свой среди чужих, чужой среди своих» — так, кажется, фильм назывался? Шатков вздохнул. Очень хотелось ему гвоздануть своего конвоира кулаком по темени, забрать у него оружие и дохнуть вольного воздуха под самую завязку, но нельзя было — следовало терпеть, выжидать: дело, на которое его поставили, было выполнено всего на пятую или шестую часть — на какие-нибудь пятнадцать процентов…

Машину тряхнуло — правым передним колесом Шатков заехал в выбоину. Гимназист головой припечатался к потолку и заорал:

— Ты чего?!

— Голос на меня не повышай, — спокойно посоветовал ему Шатков. — Никогда. Ни при каких обстоятельствах. Ясно?

— А что будет, если повышу? — неожиданно тихо, чуть ли не шепотом, испуганным и яростным в то же время голосом спросил Гимназист. — Что ты сделаешь?

Шатков не отозвался, он следил за дорогой — один раз попал в яму, и этого достаточно, ехать надо было аккуратно, чтобы «жигуль» не рассыпался на детали, другой машины у него нет и не будет, только эта, и машина эта понадобится ему очень скоро.

— То-то же, — удовлетворенный молчанием Шаткова, проговорил Гимназист, расположился поудобнее на сиденье, засвистел что-то невнятно под нос.

Гимназист начал раздражать Шаткова — еще вчера этого не было, а сегодня возникло, — он раздражал какой-то своей недоделанностью, неопрятностью, тем, что после каждого вопроса потрясенно смотрел на собеседника и вытирал рукой подбородок, словно тот стал мокрым от напряжения, тем, что бравировал оружием, — без оружия он вообще стал бы речным пескарем, чернокожим бензиновым бычком, обитающим в порту под гнилыми сваями… «Погоди, настанет и твой час, — разозленно подумал Шатков, — недолго осталось куренку вертеть своим общипанным задом перед носом у старого кота».

Он с шиком подъехал к нэлкиному дому, затормозил — жигуленок остановился как вкопанный в двух метрах от низкой чугунной ограды (хоть и стерты были колодки, а машину держали), разъял проводку под панелью и заглушил мотор.

Гимназист со скрипом распахнул дверцу.

— Ты куда? — спросил его Шатков.

— Как куда? С тобой!

— К бабе? — Шатков не удержался, хмыкнул издевательски. — У тебя что, шарики за ролики зашли? Я буду на даме веселиться, а ты чего… молиться на меня будешь или мои коки держать в ложке, чтобы не бились о женские ляжки? Специально столовую ложку подставишь? Или поварешку?

Гимназист хихикнул и неожиданно азартно потер руки.

— Хор-рошо!

— Что хорошо?

— Люблю такие вещи!

— Ну, ты и даешь… — Шатков вздохнул. Больше сказать ему было нечего. — Сиди здесь и карауль машину. Я скоро. Как только стравлю давление, сразу прибегу обратно. — Когда же Гимназист снова сунулся за ним из машины, Шатков вытащил из кармана двадцатидолларовую бумажку и звучно припечатал к потной ладони Гимназиста. — Имей в виду, Глобус, я — стеснительный!

Гимназист остался в машине.

Шатков вошел в мрачный, пахнущий кошками подъезд нэлкиного дома, огляделся, посмотрел наверх: не шаркнет ли кто подошвами в поднебесье? Но нет, никто не шаркал, было тихо, пусто. Шатков бесшумно — ходить он умел не хуже мюридов Николаева, — прошел подъезд насквозь, попробовал дверь черного хода — закрыта или нет?

Дверь была закрыта. Но не на ключ — сверху и снизу к двери были приколочены две планки, отодранные от фруктовых ящиков. Шатков поискал глазами по замусоренному полу — нет ли какой железки, под батареей нашел ржавый плоский шкворенек, подсунул его под одну планку, беззвучно вытянул вместе с гвоздями, потом также беззвучно освободил край другой планки и толкнул дверь вперед. Заржавелые петли пронзительно заскрипели — их, видать, не смазывали с тех пор, как сюда прибили, — дверь приоткрылась. Шатков задержал в себе дыхание: не слышит ли его Гимназист?

Тихо. Никакого движения ни внизу, ни на лестничных площадках не было.

На улице послышались шаги. Не Гимназист ли? Шатков нырнул под лестницу. В подъезд вошел согбенный старый человек в соломенной шляпе — местный жилец-пенсионер. Шатков удивился: несмотря на горбатость, очень уж молодую он имел походку. Шатков должен был засекать все детали, все до единой, просеивать их, и то, что нужно, оставлять в памяти, в том числе просеять и этого пенсионера. Впрочем, засекать все детали