– Ничего не бойся, – сказала я, присев на корточки возле больной. – Я скоро вернусь.

Она два раза мигнула.

Бабуля утверждала, что любого больного можно поставить на ноги крепким куриным бульоном. Я сбегала к Валентине Юхимовне и выпросила у нее курицу под предлогом, что хочу порадовать своего парня. Пока на плите тихо кипел бульон, я притащила на кухню пятилитровую пластиковую бутыль и взяла тот самый нож, которым собиралась прирезать Кирилла.

Если бы он вернулся, то сильно удивился бы, увидев, чем я занята.

Сначала я разрезала бутылку вдоль, так, чтобы на одной части осталось горлышко с завинченной крышкой. Получились две миски с зазубренными краями, большая и поменьше. На маленькой я тренировалась: подносила зажигалку, пытаясь опалить огнем края. Хорошо, что я отошла подальше от коттеджа! Вонь была такая, что даже дятел в ужасе перестал барабанить по сосне и улетел, зажимая нос. Про комаров и говорить нечего.

Не то чтобы во мне была развита изобретательская жилка, но если у вас в сарае лежит женщина весом под семьдесят кило, которая не может самостоятельно даже перевернуться на живот, вам волей-неволей придется включить воображение.

Ко второй половине бутыли я подошла иначе. Для этого пришлось без спроса позаимствовать у Чухрая изоленту. Я обматывала обрезанный край, круг за кругом, точно ласточка, обмазывающая глиной бортик гнезда, и спустя полчаса в моих руках было отличное корытце.

Что ж, с уткой разобрались.

Подкладывать ее я умела. Когда пришлось ухаживать за бабулей, быстро обучилась. Сиделок мать не признавала.

У бабули была присказка: помереть не померла, только время провела. Простуда ли, артрит, – она повторяла это с оттенком благородного негодования в голосе. Когда она слегла, я на второй месяц осознала, что ни разу не слышала от нее этих слов.

Наверное, тогда мне все стало понятно.

Бабуля до самого конца была в полном сознании. Я-то боялась, что она станет забывать меня, растворяться в смерти раньше, чем та наступит.

Но бабушка ушла, сохраняя достоинство. Должно быть, она сказала смерти, когда та явилась за ней:

– Рыбонька, буквально одну минуту!

Обернулась ко мне, забившейся в кресло с книгой, в которой я не видела ни слова, отчетливо проговорила:

– Славно посидели!

И кивнула смерти: все, теперь можно.

После похорон я проговорилась матери о последних словах бабули. Дала слабину. Мне вдруг показалось, что ей не все равно… Может, мать и правда переживала уход бабули, но в таком случае тщательно это скрывала.

– Заговаривалась, – отрезала она.

Но я-то знала, что бабушка сказала именно то, что хотела. Мы с ней действительно славно посидели.

Все случилось весной две тысячи пятнадцатого. Бабуля была два года как мертва, и эти два года оказались для меня… Представьте, что вас вышибло из седла, вы лежите, гадая, сломан у вас позвоночник или нет, – и тут лошадь несется дальше, а нога-то у вас, оказывается, застряла в стременах.

С матерью что-то происходило. Она и раньше не горела желанием предъявлять меня своим дружкам, а когда все-таки приходилось это делать, всегда сбавляла мне года три. «Познакомься, Митя, это моя Диночка, ей десять лет». Как я ненавидела ее фальшивый сюсюкающий тон! Да и не выглядела я на десять, так же, как и мать – на тридцать. Однажды я ей честно сказала об этом. Она ответила высокомерно: «Мне всегда будет тридцать. А ты всегда будешь дурой».

Она казалась мне такой жалкой, что у меня разрывалось сердце. Хотелось крикнуть: «Да к черту их всех, зачем ты цепляешься за каждые штаны, мы же можем жить одни и нам будет хорошо!» Было время, когда я думала, что ей страстно хочется семью. Но с возрастом стало ясно, что она ищет что-то другое.

Иногда я думаю, это была красота. Ведь мама в молодости была очень красивой. Но странное дело: на всех снимках, где мать одна или с подругами, она выглядит невзрачной. Пустой взгляд, безвольно опущенные углы рта… Стоило появиться рядом мужчине, как замухрышка превращалась в королеву.

Мать словно бы и не существовала сама по себе, она возникала лишь тогда, когда на нее были устремлены мужские взгляды. Из зависти, восторгов и влюбленностей она тянула жизненную силу. Когда восторгов и влюбленностей поубавилось, оказалось, что своей собственной силы она не накопила.

У нее не было зрелости, не было расцвета. Из молодости она сразу перепрыгнула в увядание; все, что дальше тридцати лет, для нее было только надолго растянутой старостью.

Она стала глупо кокетничать, выпивать по вечерам и густо краситься. Представлялась Стеллой, хотя ее имя – Лариса. Я замечала понимающие ухмылки на лицах мужиков и однажды, не выдержав, накричала на нее. «Ты как шлюха, – орала я, – которая зовет себя Изольдой или Анжеликой! Ты что, не видишь, как они смеются над тобой? Еще на трассу выйди, чтобы подцепить там кого-нибудь!» Следующие два года мать, рыдая, рассказывала всем подряд, что родная дочь отправляет ее на панель. «Я для нее колочусь, сил нет, а она…»

О, мама умела извлекать эмоции из слушателей! Добрая половина наших знакомых называла меня «Ларискина дрянь».

Однажды мать хмуро предупредила:

– Сегодня придет Игорь. Сиди в своей комнате и на глаза ему не показывайся.

– Ты у нас опять бездетная женщина в расцвете лет? – фыркнула я.

Мать не хлестнула меня полотенцем, как обычно, а только посмотрела. Во взгляде ее читалась какая-то новая мысль; я не могла ее расшифровать, но сам взгляд мне не понравился.

Лучше бы хлестнула.

Торчать в комнате было безумно скучно. Однако выбралась я не поэтому. Мне приспичило в туалет.

А новому маминому бойфренду приспичило покурить. Спички-то у него были в кармане куртки! Куртка висела в прихожей. А теперь догадайтесь с трех раз, где в нашей квартире был вход в сортир.

Мы столкнулись нос к носу. Точнее, нос к пупку – дядька был выше меня в два раза. Я ойкнула, нырнула в туалет… На том наше знакомство и закончилось.

Когда Игорь ушел, мать влетела в мою комнату. Нижняя губа у нее прыгала, лицо побелело от ярости.

Я испугалась не на шутку.

– Добилась своего, а? – Мать отшвырнула стул. – Предъявила себя, значит, во всей красе?

– Мам, ты чего?

– Лифчик сняла! Майку нацепила с вырезом! Ай, хороша!

Мать взмахнула рукой и с сардонической улыбкой отбила поясной поклон.

– Господи, да что случилось-то?

Я не понимала, о чем она говорит.

– Еще раз так сделаешь… – Мать вдруг метнулась ко мне, точно кобра, и зашипела мне в лицо: – Не притворяйся дурой! И пойди уже деньги зарабатывать! Хватит мое жрать!

Я чуть не разревелась от страха. Наверное, ее полностью удовлетворило выражение моего лица. Мать кивнула, отступила и вышла.