— Ребекка? — спросил Сэм.

— Ребекка, — ответила Люси.

— Вы ее уже видели?

— Да. Один раз.

— Рад за него, — сказал Сэм.

— Я тоже. Ему пришлось очень несладко.

— Я получил от американского издателя весьма щедрое предложение на книгу Альфреда, — сказал Сэм. — И это только на основании нескольких глав. Не могу решить, стоит ли говорить Альфреду. Вы что думаете?

— Думаю, не стоит, — сказала Люси. — Во-первых, он равнодушен к деньгам. Вы сами это знаете. А во-вторых, что важнее, он может разнервничаться. Будет считать, что от него ожидают слишком многого. Пусть он пишет так, как считает нужным. Заставлять себя может только он сам.

До чего же Люси мудрая женщина, подумал Сэм.

— Я бы мог предложить вам работу, — сказал он. — В моем агентстве. Работать вы будете дома, и о том, что мы с вами как-то связаны, никто не узнает.

Люси воодушевилась.

— А что мне нужно будет делать? — спросила она.

— Главным образом, читать рукописи, — ответил он. — Художественную литературу, документальную и писать рецензии. С точки зрения обычного читателя.

— Я с радостью! — сказала она.

— Платить я вам буду наличными. Это еще один способ скрыть связь между нами.

— Когда мне приступать?

— Завтра. Я принесу вам тексты.

Курьеру он это доверить не мог. Почте тоже. Никто не должен был знать адрес Люси.

— Но Альфреду вы расскажете, да, Сэм? — сказала Люси. — Он обрадуется.

— Разумеется, расскажу. На следующей неделе, когда я приду за очередной главой. А про американские деньги говорить не буду.

Вернувшись в контору, Сэм отобрал три рукописи, которые давно уже следовало прочитать. Он был рад своему решению. Работа придаст Люси уверенности в себе, да и ему гора с плеч. Но главное — это доставит удовольствие Альфреду, а прежде всего Сэма заботил Альфред.

16

Вернувшись в школу после лета, я с немалым удовольствием увидел ожидавшую меня пачку открыток от Джеймса. Рассмотрев штемпели, я разложил все по порядку. В начале были изъявления благодарности, воодушевление, и далее все продолжалось в том же ключе. Он писал, что его немецкий становится лучше день ото дня. Иначе и быть не могло, потому что его друзья не говорили по-английски. Он провел лето в горах и в предпоследней открытке сообщал, что записался в школу спортивной борьбы. А последняя его открытка оказалась полной неожиданностью. Он вдруг затосковал по дому, написал Джеймс. Последнее слово меня особенно озадачило — что же он подразумевает под словом «дом»? Получалось, что школу. Он собирался вернуться в начале весеннего семестра и рассчитывал начать подготовку к экзаменам, взяв в качестве дополнительного предмета немецкий.

Я был очень доволен, просто счастлив, что он снова будет с нами. И тут же написал ему длинное письмо, поздравил с результатами обязательных экзаменов. Они, как все мы и ожидали, были блестящими. Он сдавал двенадцать экзаменов и за одиннадцать получил высший балл. «Хорошо» у него было только по химии. В письме я рассказал о школьных новостях, о том, как сдали экзамены его друзья. Я написал ему о нашем круизе по фьордам, о моих детях и их школьных успехах. Написал и понял, что письмо получилось очень личное, такое мог отец написать сыну. Я был рад, что он возвращается раньше, с нетерпением ждал его приезда.

О решении Джеймса я сообщил мистеру Эклзу, и тот изобразил удивление. Оно, понял я, было неискренним. Я не сомневался, что это он срежиссировал возвращение Джеймса. Оснований для подобных подозрений у меня не было никаких, но я ко всему, что говорил Эклз, относился с толикой сомнения.

Зимний семестр прошел довольно гладко. Я не упускал из виду Джорджа Тилбери, следил за его успехами, которых, считай, и не было. Но он хотя бы не скатывался ниже. Учился стабильно посредственно. Но он снова стал водить дружбу с Дэвидом Соломоном, это меня радовало и перевешивало в моих глазах то, что он по-прежнему пил чай у Эклза и ходил со всей группой на прогулки. По результатам наших экзаменов у школы оказался прекрасный рейтинг, о чем я был счастлив сообщить на первом школьном собрании. Весь зал ликовал, а старина Фенби тут же заиграл на пианино наш школьный гимн, и все шестьсот учеников с восторгом его подхватили. Таким радостным было начало осеннего семестра.

На рождественские каникулы мы отправились всей семьей, с Мэтью и Сьюзен, в Кент, в деревню нашего детства. Первым было приглашение на помолвку нашего поэта Ричарда и Вероники, дочери деревенского кузнеца, где меня благодарили за удачное сватовство. Затем последовали обычная череда рождественских встреч с нашими друзьями и их детьми, поход на кладбище, цветы, обмен новостями. Боль утраты стало легче переносить. Она стала чем-то постоянным, что, как ни парадоксально, воспринимается гораздо спокойнее.

Это было последнее Рождество, которое мне было суждено провести в нашей деревне. Мне никогда, ни разу не приходила в голову мысль, что я туда не вернусь. Я так и не попрощался со своими родителями, потому что не сомневался: я буду приезжать к ним до самой своей смерти.

Весна в тот год была ранняя, к началу весеннего семестра вокруг школы уже цвели нарциссы. Первым, кого я встретил, был Джеймс Тернкасл, загорелый, со стрижкой ежиком: он ждал меня у моего кабинета. Мне хотелось обнять его, и по его довольному виду я догадался, что у него был тот же порыв. Но мы оба сдержались и просто пожали друг другу руки.

— Добро пожаловать домой! — сказал я. Я надеялся, что употребил правильное слово.

— Как хорошо сюда вернуться, — сказал он.

Я пригласил его в кабинет. Было бы время послеобеденное, я бы предложил ему хересу. Мне даже пришлось напомнить себе, что ему всего шестнадцать. Я снова поздравил его с результатами экзаменов и выразил уверенность, что он нагонит все, что прошли за пропущенный им семестр.

— А теперь расскажите об Австрии, — сказал я. — Как ваш немецкий?

Он выпалил несколько фраз по-немецки, на слух — совершенно без акцента.

— Я очень легко его освоил, — сказал он. — Словно это мой второй родной язык. Впрочем, — добавил он, — у меня первый не очень-то связан с родными.

Он делился со мной чем-то таким личным, что мне стало не по себе. Но в то же время мне было приятно, что он со мной так доверителен. Я провел с ним полчаса, он, как мне казалось, ничего от меня не утаил, подробно рассказывал о семье, где он жил, об их отношении к англичанам и американцам, об их осознании прошлого. Я никак не поощрял этой темы. Почему-то мне не очень хотелось об этом слышать.

— Я скоро снова с ними увижусь, — сказал он. — Когда мы поедем кататься на лыжах.

Это сообщение меня не порадовало. Я опять подумал о Джордже: поедет ли он снова или нет? Я спросил Джеймса, не хочет ли он пообедать за моим столом. Мне хотелось познакомить его с Люси, а когда-нибудь и с Питером. Мне казалось, они могут подружиться. Он снова стал меня благодарить и пообещал надеть чистую рубашку.